Буржуазное достоинство: Почему экономика не может объяснить современный мир

Метафора "гонки на ногах" смешивает политическое господство с экономическим процветанием. В лихорадочных эссе, публикуемых в большинстве номеров журнала Foreign Affairs и предсказывающих, скажем, "возвышение" Китая или "упадок" США, эти два понятия свободно смешиваются. Возвышение и упадок наций, если воспользоваться названием книги покойного экономиста Манкура Олсона (1981), или возвышение и падение великих держав, если воспользоваться названием книги историка Пола Кеннеди (1987), предполагает, что первое место имеет жизненно важное значение, в стиле мачо "напряженной жизни" Тедди Рузвельта. Это не так.

Наиболее ярко это выражено у Кеннеди, но связанное с этим предположение о том, что военная мощь объясняет, почему у западных людей много грузов, встречается повсеместно.16 Даже в мудрых головах оно ошибочно. Например, блестящий физиолог, орнитолог, географ и историк мира Джаред Даймонд в 1997 г. писал, что "технологические и политические различия по состоянию на 1500 г. н.э. были непосредственной причиной неравенства в современном мире". Почему? Потому что "империи стальным оружием смогли завоевать". Но разве военное завоевание делает завоевателя богатым? Верно, оно делает его богаче, чем его жертвы, погибшие от оспы и стальных мечей. Однако это никак не объясняет гигантского обогащения, которое до сих пор имеют Запад и Север, а теперь Восток и Юг. Военное превосходство обусловлено богатством (вспомним Россию в 1812 и 1942 годах, а теперь и Китай с зарплатой всего 13 долларов в день, а во время Корейской войны и того меньше). Но в целом богатство не является причиной. Убийство аборигенов или управление обнищавшими традиционными крестьянами - не тот путь, по которому можно получить стеклопакеты, политическую свободу, канализацию, длинную пенсию, стереосистемы, магниевые лестницы, сорокачасовую неделю и высшее образование для серьезного духовного роста.

 

 

По мере увеличения изобретательской панорамы становится все легче и легче воспользоваться ею, приспособить ее для своих целей, хороших или плохих. Метафоры растущего дерева, футбольного матча или бега наперегонки должны уступить место метафорам обмена идеями, хотя просто "обмен" идеями, даже если он правильно подчеркивает взаимную выгоду, сам по себе не совсем уместен. Тунцельман мудро заметил, что технология "не может быть сведена к информации, как это часто встречается в трактовках экономистов. . . . [Она] должна быть изучена ... через процессы, которые лишь частично понятны". Эти процессы химик и философ Майкл Поланьи (более умный брат историка экономики Карла Поланьи) назвал "негласным знанием". Тунцельман приводит пример Поланьи с обучением езде на велосипеде: "Никакое количество печатных инструкций о том, как ездить, не позволит большинству людей впервые сесть на велосипед и уверенно крутить педали". Другой историк экономики, ныне покойный Джон Р. Харрис, подробно показал, что передача технологии изготовления печей для производства железа и стекла между столь похожими странами, как Великобритания и Франция, с 1710 по 1800 год зависела от негласных знаний, которые трудно передать. Социолог науки Гарри Коллинз говорит об экспериментах. Негласные практики одной лаборатории трудно воспроизвести, особенно на пионерском поле развития науки, где все неизбежно становится трудным.21 То же самое касается и промышленных трюков. И поэтому чисто экономическая метафора гладкого "обмена идеями" не дает полной картины.