Бусидо и русский путь

Реальная политика для меня началась в 1990 году, когда я победил на выборах в Москве и стал депутатом Московского городского Совета народных депутатов (Моссовета). И ничего не предвещало необходимости применять боевые искусства – к тому времени я был в неплохой физической форме, и это помогало в работе. Навыки самбо, полученные в юности, как-то с политикой не вязались. И наверняка остались бы невостребованными, если бы не начавшаяся после государственного переворота 1991 года полоса сплошного беззакония, с которым постоянно приходилось бороться. И до сих пор приходится бороться.

Тогда, в 1991 году мне довелось не только наблюдать военную технику в центре Москвы, но и бегать за танками и совать танкистам листовки, участвовать в возведении баррикад. И обнаружить театральщину, постановочность всего этого "переворота", скрывшего реальный переворот, происшедший в течение осени того же года и разваливший страну без всяких танков. Разобравшись в ситуации еще тогда – в августовские дни, я стал врагом паразитического режима и прочувствовал все прелести противостояния на себе. Это был самый жестокий "агон" – политический.

В 1992 году я был впервые задержан милицией. Без всяких причин и при игнорировании депутатской неприкосновенности. Митинг на Тверской улице, организованный московскими депутатами, был разогнан по личному приказу самозваного мэра Лужкова. Сопротивляться милиции для меня смысла не было: мне нужно было оказаться вместе с другими задержанными, чтобы быть очевидцем нарушения их прав. Меня защищал мандат московского депутата. На следующий день на сессии Моссовета был поднят скандал, и глава московской милиции вынужден был оправдываться. Тогда у них еще водились какие-то остатки совести…

А потом был 1993 год, и на референдуме решался вопрос, получит ли Ельцин поддержку в своем противостоянии с Верховным Советом. СМИ были заполнены поговоркой для тех, кто не желал думать: "да-да-нет-да", подсказывавшей ответы на вопросы референдума. В мозг гражданам намеренно загружали слоган, определявший порядок голосования по четырем поставленным перед избирателями вопросам. Все силы режима были задействованы, чтобы отключить у людей сознание. И ресурсы Моссовета тоже решено было подключить. Втайне от депутатов руководство приняло решение о массовом размножении листовок в поддержку Ельцина на собственной типографской технике. И надо же мне было оказаться на пути у проходимцев, которые таскали листовки из подвалов Моссовета для погрузки в машины…

Я увидел у проходной Моссовета гору бумажной продукции и решил ознакомиться с ее содержанием. Содержание меня не порадовало. Охрана ничего не могла сказать о происхождении этой горы. Я прихватил стопку примерно в тысячу листовок и отнес в свой кабинет. Затем вернулся и стал ожидать, когда явятся хозяева листовок. Сначала передо мной бегали какие-то исполнители, и гора нарастала и нарастала. Потом явился помощник мэра. На мои требования объясниться он презрительно оттопырил губу и дал команду на вынос листовок из здания. Если бы он был вежливее, возможно, я не оказался столь настойчив. Но откровенное хамство пробудило воинский дух, и я встал на пути бумажного потока.

Сквозь меня пройти было невозможно: как депутат я пользовался статусом неприкосновенного лица. Это, по крайней мере, избавило меня от вмешательства милиции – охраны Моссовета, которая кормилась, разумеется, с рук мэрии, уже давно перешедшей на сторону врагов нашей страны. Попытались передать листовки через мою голову – я смахнул их на пол. Попытались схватить меня за руки – ощутили проблемы со своими руками. И все же, в драку никто не лез. Лишь помощник мэра начал на меня орать, брызгая слюной. Я ждал, когда он коснется меня руками. И прикидывал, как он полетит через мое бедро. Но когда такое касание состоялось, рыхлый свитер помощника показался мне ненадежным для броска, и я просто уперся предплечьем в горло противника и придавил его к стене, вдоль которой лежали стопы листовок. А потом протащил его по этой скверной бумаге, рассыпая ее по полу.

На этом инцидент был исчерпан, поскольку беспорядки для службы охраны Моссовета были неприемлемы. Милицейское начальство решило, что проще листовки арестовать до выяснения обстоятельств. Их перенесли снова в подвал – в милицейское помещение, и там заперли. Через сутки арест был снят, но бумага стала макулатурой: листовки уже невозможно было распространить до начала голосования по вопросам референдума.