Бусый волк. Берестяная книга

Светлое серебро и свежеструганый ясень друг к другу прийтись, как жених и невеста! Годы пройдут, дерево и металл потемнеют, но так же славно смотреться вместе будут…

Твердолюб уже знал, какие узоры покроют и оживят ясень. Его умение резать по дереву хвалили не только ближние соседи. На двух последних ярмарках нарасхват уходили ковши, гребни и иная сработанная им деревянная утварь.

А кто вдохнет жизнь в серебро?

Межамир Снегирь положил руку на плечо первенцу.

— Давай, малыш. Покажи, что не зря у меня чеканы утаскиваешь…

— Тверд! Тверд! Я сделал! Смотри!..

Русоволосый Щенок не замечал холода. Бережно прижимая к груди тяжелый сверток, он босиком несся по лужам, прихваченным ночным морозцем. Только брызгала из-под ног вода и разлетались в стороны звонкие ледяные осколки.

Подскочил и протянул старшему берестяную книгу, завернутую в чистое полотно.

— Тверд! Смотри! Я сделал…

Твердолюб протянул руку к свертку.

— Ну, показывай, что ли, что там у тебя вышло.

Развернул… и замер. И рассматривал долго и пристально. Сын кузнеца с опаской и нетерпением вглядывался в непроницаемое лицо Твердолюба, пытаясь угадать, приглянулось ли. А то вот возьмет да и сунет книгу обратно ему в руки. Дескать, не по прародительским установлениям какая-то завитушка сотворена. С него станется.

— Когда успел-то? — медленно проговорил Твердолюб. — Ночь напролет, что ли, чеканил?

— Нет, ночью я спал, — торопливо заверил его меньшой. — И узор этот во сне мне привиделся. Встал на зорьке — и сразу за молоток, пока не забылось… А что, плохо вышло, да?…

Вместо ответа Твердолюб привлек к себе двухродного брата, взлохматил ему волосы, прижал его голову к груди, к самому сердцу. Правая крепко держала берестяную книгу.

Чуть изменившимся голосом Твердолюб сказал ошарашенному нежданной лаской мальцу:

— Спасибо, брат. Я сейчас на дереве твои серебряные сказы, продолжу. И Море-океан, и Гору Земную, и Древо… И Свет Небесный… Астин уж заждался поди… Думает небось, что мы все испортили…

Когда душа поет от восторга, дело в руках спорится, как никогда. Стружки так и разлетались из-под резака. Тверд резал быстро, его руку вело озаренное Богом Солнца вдохновение, и дерево покрывалось тонкой вязью родовых оберегов, знаками Солнца, Огня, Молнии, фигурками лошадей и собак. Все знаки ладно сопрягались один с другим, выстраиваясь в повесть, знакомую каждому венну.

О рождении мира, о его премудром устройстве, о Богах и обычных смертных людях, щенках Серого Пса…

Астин, когда ему поднесли сшитую и оправленную берестяную стопку, очень долго молчал… Гладил ясеневую обложку, открывал, перелистывал, вновь закрывал. Осторожно, как к щечке новорожденного, прикасался к резному дереву, к чеканному серебру…

Наконец он встал со скамьи. Торжественно положил книгу на Божью Ладонь. Крепко, не по-стариковски, обнял обоих юных мастеров и долго не отпускал.

— Вы хоть понимаете, что создали? — тихо спросил он затем. — Ведь теперь это книга.

Настоящая. Веннская книга. Такая, каких досель не бывало…

Мальчишки смущенно переминались, не зная, что и ответить.

— Спасибо, дети, — прошептал Астин Дволфир. — Да согреет дыхание Богов сердца ваши и руки. Святы Близнецы, чтимые в трех мирах…

Межамиров Щенок ответил не задумываясь:

— И Отец Их, Предвечный и Нерожденный!

— …Нерожденный, — на последнем слове невпопад подхватил Твердолюб.

В СТАНОВИЩЕ МАВУТА

Когда с неба ринулась наземь Темная Звезда, в Журавлиные Мхи действительно угодил маленький отколовшийся камень. Но не застрял неведомо где, порождая недобрые чудеса.

Он ударил ни в чем не повинное болото и пробил в нем Бучило. Дыру сквозь миры.

Теперь Бусый знал это доподлинно.

Падая с мостков, он едва успел набрать в грудь воздуху, но пробивать лицом водяную поверхность ему не пришлось. Он сразу погрузился в густой, плотный, серый туман, не имевший никакого отношения к обычной мгле над болотами. Бусый открыл глаза, и ему показалось, будто он летел в облаках. Ощущение полета было таким явственным и воззвало к таким глубинным пластам его памяти, что руки по собственной воле метнулись вцепиться в густую, теплую, надежную шерсть симурана…

Но не было симурана, не было и уверенной наездницы-виллы, готовой поддержать беспомощного человеческого малыша. Бусый летел сам по себе, то проваливаясь в густое непроглядное молоко, то выныривая в разрывах.

Иногда туман распадался на отдельные облака, и в разрывах проглядывала земля.

…Говорят, если взять жителя матерого берега, никогда не видавшего кораблей, и впервые вывезти далеко в море, — сколько ему ни втолковывай, что на самом деле берег не утонул и корабль скоро причалит, бедняга может свихнуться.

А если вот так закинуть его в серые тучи и дать увидеть ниточки рек и горные хребты, похожие на морщеную кожу?…

При этом понять, где верх и низ и куда стремилась тяга земная, было решительно невозможно. Прогалины в облаках возникали непредсказуемо. То ли Бусого кувыркало в полете, то ли ходило ходуном, вращалось, выворачивалось наизнанку спятившее мироздание.

А лики земли, представавшие его взгляду, еще и не повторялись.