Бувар и Пекюше

Из-за этого все же не приходилось отменять поездку в Бретань. Они даже собирались взять с собою Горжю, чтобы он помогал им при раскопках.

С некоторого времени он ночевал у них в доме, чтобы поскорее закончить ремонт баула. Перспективою отъезда он был недоволен и однажды сказал им, когда они говорили о менгирах и курганах, которые надеялись увидеть:

— Я знаю места получше; на юге Алжира, близ источников Бу-Мурсуга, их можно найти множество.

Он даже описал одну гробницу, случайно открытую в его присутствии и содержавшую скелет, который сидел на корточках, как обезьяна, обхватив руками колени.

Ларсонер, когда они сообщили ему об этом факте, не придал ему никакой веры.

Бувар его раздразнил, углубив тему.

Как объяснить бесформенность галльских памятников, коль скоро эти самые галлы были во времена Юлия Цезаря цивилизованными людьми? Очевидно, это произведения более древнего народа.

Такая гипотеза, по мнению Ларсонера, грешила недостатком патриотизма.

Безразлично. Нет никаких доказательств, что эти памятники созданы галлами. «Укажите нам какой-нибудь текст!»

Академик рассердился, перестал отвечать, и они были этому очень рады, до того им надоели друиды.

Их неумение разбираться в керамике и в кельтских древностях объяснялось незнанием истории, в частности — истории Франции.

У них в библиотеке имелось сочинение Анкетиля, но ряд королей-ленивцев весьма мало их позабавил. Подлость дворцовых сенешалов нисколько их не возмутила, и они бросили Анкетиля, раздраженные его глупыми рассуждениями.

Тогда они запросили Дюмушеля: «Какая история Франции самая лучшая?»

Дюмушель от их имени взял абонемент в кабинете для чтения и выслал им письма Огюстена Тьерри и два тома Женуда.

По мнению этого писателя, королевская власть, религия и национальные собрания — вот «основы» французской нации, восходящие ко времени Меровингов. Каролинги отступили от них. Капетинги, в согласии с народом, старались их сохранить. При Людовике XIII была установлена абсолютная власть, дабы победить протестантизм, последнее усилие феодализма, а 89-й год является возвращением к конституции предков.

Пекюше был восхищен идеями автора.

Бувар, сначала прочитавший Огюстена Тьерри, отнесся к ним с презрением.

— Что ты мелешь там про свою французскую нацию, если не существовало ни Франции, ни Национальных собраний! И Каролинги решительно ничего не узурпировали! А короли не освободили коммун! Читай сам!

Пекюше согласился с очевидностью и вскоре превзошел Бувара в научной строгости. Он счел бы для себя позором произнести «Шарлемань» вместо «Карл Великий» и «Кловис» вместо «Хлодвиг».

Тем не менее он был увлечен Женудом, считая ловким такое соединение двух концов французской истории, при котором середина является пустою вставкой. И желая исчерпать все вопросы, они обратились к сборникам Бюше и Ру.

Но пафос предисловий, — это смесь социализма с католицизмом, — вызывал в них отвращение; слишком многочисленные подробности мешали видеть общую картину.

Они прибегли к помощи Тьера.

Это было летом 1845 года, в садовой беседке. Пекюше, подставив под ноги скамеечку, читал вслух своим замогильным голосом, не утомляясь, останавливаясь только для того, чтобы запустить пальцы в табакерку. Бувар слушал его с трубкою во рту, раздвинув колени, расстегнув верхние пуговицы панталон.

От стариков доводилось им слышать о 93-м годе; и чуть ли не личные воспоминания оживляли скучное повествование автора. В те времена большие дороги полны были солдат, распевавших Марсельезу. Женщины, сидя у ворот, сшивали полотнища для палаток. Иногда проносился поток людей в красных колпаках, и на конце пики торчала бледная голова со свисавшими волосами. Облако пыли окружало высокую трибуну в Конвенте, где люди с яростными лицами призывали к убийствам. Проходя среди белого дня мимо Тюильрийского бассейна, можно было слышать стук гильотины, похожий на удары копра.

А ветерок шевелил гроздьями беседки, колыхался спелый ячмень, посвистывал дрозд. Оглядываясь вокруг, они наслаждались этим спокойствием.

Какая жалость, что не удалось поладить с самого начала! Ведь если бы роялисты мыслили, как патриоты, если бы двор обнаружил побольше откровенности, а противники его — поменьше свирепости, не случилось бы многих несчастий.

Болтая на эту тему, они увлекались. Свободомыслящий и чувствительный Бувар был приверженцем конституции, Жиронды, героев термидора. Желчный Пекюше, сторонник сильной власти, объявил себя санкюлотом и даже робеспьеристом.

Он одобрял казнь короля, самые свирепые декреты, культ Верховного существа. Бувар предпочитал поклонение природе. Он бы с удовольствием приветствовал образ толстой женщины, изливающей на поклонников из сосцов своих не воду, а шамбертен.

Желая в своих доводах опираться на большее количество фактов, они раздобыли другие сочинения: Монгаяра, Прюдома, Галлуа, Лякретеля и пр., и противоречивость этих книг их ничуть не смущала. Каждый брал из них то, что могло послужить в защиту его взглядов.