Бувар и Пекюше

В самом деле, повсюду, где сохранились камни друидов, удержался непристойный культ. Об этом свидетельствует то, что происходило в Геранде, Шишбуше, Круазике, Ливаро. В былое время башни, пирамиды, свечи, придорожные столбы и даже деревья означали фаллос, и для Бувара и Пекюше все сделалось фаллосом. Они собирали вальки от карет, ножки кресел, засовы, аптекарские пестики. Посетителей своих они спрашивали:

— Это, по-вашему, на что похоже?

Затем открывали тайну, и если им отказывались верить, они жалостливо пожимали плечами.

Однажды вечером, когда они размышляли об учениях друидов, к ним пришел аббат, храня смиренный вид.

Немедленно они принялись показывать ему музей, начав с оконницы; но им не терпелось перейти к новому отделению — фаллосов. Священник остановил их, считая эту выставку неприличной. Он пришел потребовать обратно купель.

Бувар и Пекюше стали умолять еще о двух неделях, чтобы иметь время сделать отливку.

— Лучше не откладывать, — сказал аббат.

Затем он заговорил о других вещах.

Пекюше, отлучившийся на минуту, сунул ему в руку наполеондор.

Кюре шарахнулся от него.

— Ах! Для ваших бедных!

И г-н Жефруа, покраснев, запрятал червонец в сутану.

Отдать чашу, чашу для жертвоприношений! Ни за что в жизни! Они даже хотели научиться древнееврейскому языку, который был родоначальником кельтского, если только сам от него не произошел. И они собирались отправиться в путешествие по Бретани, начав с Ренна, где у них назначено было свидание с Ларсонером, для изучения урны, упоминаемой в мемуарах Кельтской академии и содержавшей, по-видимому, прах царицы Артемизы; но тут вошел мэр, не снимая шляпы, бесцеремонно, как этого можно было ждать от такого грубого человека.

— Это не дело, господа хорошие! Нужно ее отдать.

— Что?

— Шутники! Я знаю, что вы ее скрываете.

Кто-то предал их.

Они возразили, что она у них сохраняется с разрешения г-на кюре.

— Это мы узнаем.

И Фуро удалился.

Он вернулся через час.

— Кюре отрицает это! Объяснитесь.

Они уперлись на своем.

Прежде всего, никому не нужна эта кропильница, так как она не кропильница. Они могут это доказать множеством научных доводов. Затем они предложили признать в своем завещании, что она принадлежит общине.

Они даже готовы были купить ее.

— И к тому же это моя вещь! — повторял Пекюше.

Двадцать франков, принятые г-ном Жефруа, служили доказательством сделки, а если бы пришлось держать ответ перед мировым судьею, — тем хуже, он принесет ложную присягу!

Во время этих споров он несколько раз вспоминал про суповую миску, и в душе его пробудилось желание, жажда обладать этим фаянсом. Пусть ее отдадут ему, тогда он возвратит купель. В противном случае — ни за что.

От усталости или боясь скандала, г-н Жефруа уступил миску. Она заняла место в их коллекции рядом с чепчиком из Ко. Купель украсила собою церковную паперть, и, утратив ее, они утешились мыслью, что народ в Шавиньоле не знает ее ценности.

Но суповая миска внушила им вкус к фаянсам: новый предмет для изучения и для разведок в окрестностях.

В ту пору люди со вкусом охотились за старыми руанскими подносами. У нотариуса их было несколько штук, и это снискало ему как бы репутацию художника, предосудительную при его профессии, но искупаемую серьезными сторонами его характера.

Узнав, что Бувар и Пекюше приобрели суповую миску, он пришел предложить им какую-нибудь мену.

Пекюше отказался.

— Ну что ж, не надо.

И Мареско осмотрел их керамику.

Все предметы, развешанные по стенам, были синего цвета с грязновато-белым фоном, только рога изобилия отливали зелеными и алыми оттенками. Были там бритвенные тазы, тарелки и подстаканники, — вещи, которые они долго высматривали и уносили домой, прижимая к сердцу, пряча под полой сюртука.

Мареско похвалил коллекцию, заговорил о других сортах фаянса, испано-арабском, голландском, английском, итальянском и, ослепив их своей эрудицией, сказал:

— Можно мне еще разок взглянуть на вашу суповую миску?

Он щелкнул по ней пальцем, затем присмотрелся к двум нарисованным на крышке буквам С.

— Руанская марка! — сказал Пекюше.

— О-о! У Руана, собственно говоря, не было марки. Когда неизвестен был Мутье, все французские фаянсовые изделия были из Невера. То же и с Руаном теперь! К тому же его в совершенстве имитируют в Эльбефе.

— Не может быть!

— Майолики отлично поддаются имитации. Ваш экземпляр не представляет никакой ценности, и я собирался сделать порядочную глупость!

Когда нотариус ушел, Пекюше без сил свалился в кресло.

— Не нужно было возвращать кропильницу, — сказал Бувар, — но ты увлекаешься! Ты всегда готов зарваться!

— Да, я увлекаюсь!

И схватив суповую миску, Пекюше швырнул ее так, что она отлетела к саркофагу.

Бувар, более спокойный, подобрал осколки, один за другим; немного спустя у него появилась такая мысль:

— Мареско из зависти мог подшутить над нами!

— Как?

— Я совсем не считаю доказанным, что суповая миска — подделка. Возможно, что поддельны другие предметы, которыми он, судя по его виду, восхищался.

И конец дня прошел в колебаниях, сожалениях.