Бувар и Пекюше

Так, например, Бувар не сомневался, что Дантон за сто тысяч экю согласился вносить гибельные для Республики законопроекты, а Пекюше утверждал будто Верньо потребовал за это шесть тысяч франков в месяц.

— Никогда в жизни! Объясни-ка мне лучше, за что сестра Робеспьера получала пенсию от Людовика XVIII?

— Совсем не от него, а от Бонапарта, и если ты о нем такого мнения, то кто была особа, имевшая тайное свидание с Эгалитэ незадолго до его казни? Я требую, чтобы в мемуарах г-жи Кампан восстановлены были выброшенные абзацы! Смерть дофина представляется мне подозрительной. Пороховой погреб в Гренеле, взорвавшись, убил две тысячи человек! Причина, говорят, неизвестна — какой вздор!

Пекюше ведь о ней догадывался и все преступления объяснял махинациями аристократов, иноземным золотом.

В представлениях Бувара «вознеситесь на небо, сыновья св. Людовика», верденские девы и панталоны из человеческой кожи были неоспоримы. Он соглашался со списками Прюдома: ровно один миллион жертв.

Но Луара, побагровевшая от крови, начиная от Сомюра и до Нанта, на протяжении восемнадцати миль, поселила в нем сомнения. Возымел их также Пекюше, и они стали с недоверием относиться к историкам.

Революция в глазах одних историков является делом сатаны. Другие считают ее величественной аномалией. Жертвы с обеих сторон, конечно, мученики.

Тьерри, говоря о варварах, показывает, как глупо доискиваться, был ли тот или иной правитель плох или хорош. Отчего не следовать тому же методу при изучении более близких нам эпох? Но история должна быть мстительницей за мораль. Тациту мы обязаны благодарностью за то, что он умалил Тиберия. В конце концов имела ли королева любовников, замышлял ли Дюмурье измену уже при Вальми, кто начал первый в прериале — Гора или Жиронда, а в термидоре — якобинцы или Равнина, — какое значение имеет это для Революции, причины которой глубоки, а следствия неисчислимы?

Конечно, должно было произойти то, что произошло; но предположите, что королю удалось бежать без помехи, что Робеспьер скрылся или что Бонапарт убит, — а такие случайности зависели от добросовестности какого-нибудь хозяина гостиницы, от незапертой двери, от уснувшего караульного, — и ход истории был бы иной.

У приятелей не осталось ни одной ясной идеи относительно людей и событий этой эпохи.

Чтобы судить о ней беспристрастно, нужно было бы прочесть все исторические книги, все мемуары, все газеты и все рукописные документы, ибо малейший пропуск может породить ошибку, которая повлечет за собою другие, и так без конца. Они от этого отказались.

Но у них появился вкус к истории, потребность в самодовлеющей истине.

Быть может, ее легче обнаружить в древних веках. Писатели, более далекие от событий, должны говорить о них бесстрастно. И они начали с добряка Роллена.

— Что за нагромождение вздора! — воскликнул Бувар после первой же главы.

— Погоди немного, — сказал Пекюше, роясь в нижней части книжного шкафа, где стояли книги бывшего владельца усадьбы, старого юриста, маниака и остроумца.

И перебрав много романов и театральных произведений, вместе с томом Монтескье и переводами из Горация, он нашел то, что искал: сочинения Бофора по римской истории.

Тит Ливий считает Ромула основателем Рима, Саллюстий оказывает эту честь троянцам Энея. Кориолан умер в изгнании, по сообщению Фабия Пиктора, вследствие козней Аттия Тулла, если верить Дионисию; Сенека утверждает, что Гораций Коклес вернулся победителем, Дион — что он был ранен в ногу. А Ла Мот ле Вайе высказывает подобные же сомнения, говоря о других народах.

Нет единогласия во взглядах на древность халдеев, на век Гомера, на существование Зороастра и двух ассирийских царств. Квинт Курций сочинял басни. Плутарх опровергает Геродота. О Цезаре у нас было бы иное представление, будь Верцингеторикс автором его комментариев.

Древняя история туманна из-за скудости источников, новая изобилует ими; и Бувар с Пекюше вернулись к Франции, принялись за Сисмонди.

Смена во времени такого множества людей внушила им желание познакомиться с ними поближе, вмешаться в дело. Им хотелось прочитать в подлиннике Григория Турского, Монстреле, Коммина, всех, чьи имена звучали странно или приятно.

Но события перепутывались у них в голове, так как они не знали хронологии.

По счастью у них была мнемоника Дюмушеля, книжка in 12ў в папке, с таким эпиграфом: «Учи забавляя!»

В ней сочетались три системы — Аллеви, Пари и Фенегля.