Бувар и Пекюше

На рассвете два жандарма отвели его в Фалез.

Он не был предан военному суду, но приговорен исправительной полицией к трехмесячному заключению за мятежные речи, клонившиеся к ниспровержению общественного строя.

Из Фалеза он написал своим бывшим хозяевам, чтобы они поскорее прислали ему удостоверение о хорошем поведении и добронравии; их подпись должен был засвидетельствовать мэр или его помощник, и они предпочли обратиться за этой маленькой услугой к Мареско.

Их ввели в столовую, украшенную старинными фаянсовыми блюдами. Часы Буля занимали самый узкий простенок. На столе красного дерева, без скатерти, приготовлены были две салфетки, чайник, две чашки. Г-жа Мареско прошла через комнату в синем кашемировом пеньюаре. Это была парижанка, скучавшая в деревне. Затем появился нотариус, держа в одной руке берет, в другой — газету, и тотчас же с любезным видом приложил печать, несмотря на то, что их протеже — человек опасный.

— Помилуйте, — сказал Бувар, — из-за нескольких слов…

— Когда слово влечет за собою преступления, дорогой сосед, то уж позвольте!

— Однако, — возразил Пекюше, — как отличить фразу невинную от преступной? Что сегодня запрещено, то завтра вызывает овации.

И он осудил жестокую расправу с инсургентами.

Мареско сослался, разумеется, на защиту общества, на благо государства, высший закон.

— Извините, — сказал Пекюше, — право одного человека нужно так же уважать, как и право всех, и вы ничего не можете ему противопоставить кроме силы, если он обратит эту аксиому против вас.

Мареско вместо ответа пренебрежительно приподнял брови. Только бы он продолжал составлять акты и жить среди своих тарелок, в уютной комфортабельной обстановке, а там пусть совершаются какие угодно несправедливости, они его не тревожат. Его ждали дела. Он извинился.

Теория государственного блага привела их в негодование. Консерваторы заговорили теперь, как Робеспьер.

Появился новый повод для изумления: слава Кавеньяка шла на убыль. Национальная гвардия становилась подозрительной. Ледрю-Роллен пал даже в глазах Вокорбея. Прения о конституции никого не интересовали, и 10 декабря все обитатели Шавиньоля голосовали за Бонапарта.

Шесть миллионов голосов охладили отношение Пекюше к народу, он и Бувар занялись изучением вопроса о всеобщем голосовании.

Исходя от всех, оно не может быть разумным. Честолюбец всегда будет руководить или поведет за собою других, как послушное стадо, — ведь избиратели даже не обязаны уметь читать: вот почему, по мнению Пекюше, столько было подлогов при выборах президента.

— Никаких подлогов, — возразил Бувар, — суть, мне кажется, в глупости народа. Вспомни обо всех тех, кто покупает целительный бальзам, помаду Дюпюитрена, воду кастелянш и пр. Эти простофили образуют массу избирателей, и мы подчиняемся их воле. Почему нельзя иметь от кроликов три тысячи ливров годового дохода? Потому что слишком большое скопление их является причиною смерти. Подобным же образом содержащиеся в толпе зародыши глупости развиваются благодаря самому факту ее существования, а отсюда вытекают неисчислимые последствия.

— Твой скептицизм ужасает меня! — сказал Пекюше.

Позже, весною, они встретили графа де Фавержа, который поделился с ними вестью о Римской экспедиции. Франция не собирается нападать на итальянцев, но ей нужны гарантии. В противном случае было бы подорвано ее влияние. Ничего не может быть законнее такого вмешательства.

Бувар вытаращил глаза.

— Когда речь шла о Польше, вы отстаивали противоположный взгляд.

— Обстоятельства теперь уже не те.

В настоящее время дело касается папы.

И г-н де Фаверж, говоря: «Мы хотим, мы это сделаем, мы твердо надеемся», — представлял собою группу.

Бувар и Пекюше прониклись отвращением и к меньшинству и к большинству. В общем чернь стоила аристократии.

Право вмешательства казалось им сомнительным. Они искали его принципов у Кальво, Мартенса, Вателя; и Бувар сделал такое заключение:

— Вмешательство предпринимается с целью вернуть престол государю для освобождения какого-нибудь народа или из предосторожности ввиду какой-либо угрозы. Во всех случаях — это покушение на чужое право, злоупотребление силою, лицемерное принуждение.

— Однако, — сказал Пекюше, — между народами, как и между людьми, существует солидарность.

— Возможно!

И Бувар призадумался.

Вскоре началась Римская экспедиция.

Внутри страны, из ненависти к разрушительным идеям, цвет парижской буржуазии разгромил две типографии. Образовалась могущественная партия порядка.