Бувар и Пекюше

Так и следует! Землевладельцы, по мнению Пекюше, пользуются привилегиями. Тот, кто владеет недвижимостью…

Фуро и Мареско прервали его, закричав, что он коммунист.

— Я? коммунист?

И все заговорили разом. Когда Пекюше предложил основать клуб, Фуро имел смелость ответить, что никогда клубам не бывать в Шавиньоле.

Затем Горжю потребовал ружей для национальной гвардии, так как он намечен был обществом в инструкторы.

Только у пожарных были ружья. Жирбаль не хотел их отдавать. Фуро же об этом и не думал.

Горжю взглянул на него:

— Однако люди находят, что я умею с ними обращаться.

Ибо ко всем его промыслам еще присоединялось браконьерство, и часто г-н мэр и содержатель гостиницы покупали у него зайца или кролика.

— Что ж, берите, — сказал Фуро.

В тот же вечер начались упражнения.

Они происходили на лужайке, перед церковью. Горжю в синей куртке, с шарфом на бедрах, проделывал приемы как автомат. Голос его, когда он командовал, звучал грубо.

— Подтяни живот!

И Бувар, задерживая дыхание, немедленно втягивал свое брюшко, выдвигая зад.

— Вас не просят изгибаться дугой, черт возьми!

Пекюше перепутывал ряды и шеренги, полуоборот направо, полуоборот налево. Но особенно жалок был учитель: хилый, щуплый, со светлой бородою, он шатался под тяжестью ружья, штыком стеснявшего соседей.

На обучавшихся были панталоны всех цветов, грязные портупеи, старые, слишком короткие мундиры, из-под которых на боках виднелась рубашка, — и каждый уверял, что у него «нет средств получше одеться». Открыта была подписка на обмундирование для беднейших. Фуро обнаружил скупость, но женщины отличились. Г-жа Борден пожертвовала пять франков, несмотря на свою ненависть к Республике. Граф де Фаверж экипировал двенадцать человек и не пропускал учений. Затем он сидел в бакалейной лавке и угощал рюмкою всякого, кто бы ни подвернулся.

В ту пору влиятельные лица заискивали у низших классов. Рабочие были на первом плане. Люди домогались счастья к ним принадлежать. Они становились знатью.

В самом кантоне жили преимущественно ткачи; другие работали на ситценабивных мануфактурах и на недавно построенной бумагоделательной фабрике.

Горжю обольщал их своею бойкою речью, учил игре в башмак, водил приятелей пить к г-же Кастильон.

Но крестьян было больше, и в базарные дни граф де Фаверж, прогуливаясь по площади, справлялся об их нуждах, старался обращать их в свою веру. Они слушали и не отвечали, совсем как дядюшка Гуи, готовый принять любое правительство, лишь бы понижены были налоги.

Своим краснобайством Горжю создал себе имя. Могло случиться, что его выберут в Собрание.

Граф де Фаверж тоже об этом подумывал, стараясь, однако, не скомпрометировать себя. Консерваторы колебались между Фуро и Мареско. Но так как нотариус не хотел расстаться со своею конторой, то избран был Фуро: мужлан, кретин. Доктор был возмущен. Худосочный продукт конкурсов — он тосковал по Парижу, и его угрюмый вид объяснялся тем, что он считал себя неудачником. Более широкое поприще открывалось перед ним. Как бы он вознаградил себя! Он составил свое credo и пришел прочесть его г-дам Бувару и Пекюше.

Они выразили одобрение: у них взгляды были те же. Однако они писали лучше, знали историю, могли не хуже его фигурировать в Палате. Отчего не попытаться? Но кому из них выдвинуть кандидатуру? И началось состязание в деликатности.

Пекюше предпочитал своего друга самому себе.

— Нет, это больше тебе подходит, ты представительнее.

— Пожалуй, — ответил Бувар, — но ты смелее.

Не разрешив этого затруднения, они наметили план действий.

Это стремление к депутатскому креслу охватило и других. Мечтал о нем, покуривая трубку, капитан, украшенный полицейской шапочкой, и учитель в школе, и кюре в промежутке между двумя молитвами, так что иногда он ловил себя на том, как, подняв к небу глаза, говорил:

— Сделай, о господи, так, чтобы я стал депутатом!

Доктор, кое-кем поощренный, отправился к Герто и рассказал ему о шансах, какие имел.

Капитан откровенно высказал свое мнение. Вокорбей был, конечно, человек известный, но мало популярный среди своих собратьев и, в частности, среди аптекарей. Против него восстали бы все, народ не желал никого из господ; лучшие пациенты покинули бы его; и взвесив эти доводы, врач пожалел о своем увлечении.

Лишь только он ушел, Герто отправился к Плакевану. Старые служаки ведь не подводят друг друга. Но стражник, всецело преданный Фуро, наотрез отказался его поддержать.

Кюре доказал графу де Фавержу, что час еще не пробил: нужно дать Республике время истощить свои силы.

Бувар и Пекюше разъяснили Горжю, что никогда он не будет в состоянии одолеть коалицию крестьян и буржуа, пропитали его сомнениями, лишили всякой уверенности.

Пти, из гордости, не скрыл своих стремлений. Бельжамб его предупредил, что в случае провала он неминуемо лишится места.

Наконец епископ приказал священнику успокоиться.

Итак, оставался один Фуро.

Бувар и Пекюше повели против него борьбу, напоминая о его недобросовестности в деле с ружьями, о противодействии учреждению клуба, о скупости, и даже убедили Гуи, что Фуро стремится к восстановлению старого строя.