Бувар и Пекюше

Бувар заимствовал свои аргументы у Ламетри, у Локка, у Гельвеция; Пекюше — у г-на Кузена, Томаса Рида и Жерандо. Первый пристрастился к опыту, для второго все сводилось к идеалу. На одном почил дух Аристотеля, на другом — Платона, и они спорили.

— Душа нематериальна! — говорил один.

— Неправда! — говорил другой. — Безумие, хлороформ, кровопускание вызывают в ней потрясения, и так как она не всегда мыслит, то никак не может быть такою субстанцией, которая только мыслит.

— Однако, — возразил Пекюше, — во мне самом есть нечто более высокое, чем мое тело, и подчас противоречащее ему.

— Существо в существе? Homo duplex![1] Брось ты это! Различные склонности вызывают противоположные побуждения. Вот и все.

— Но это нечто, эта душа, сохраняет тождество при происходящих извне изменениях! Значит, она проста, неделима и, следовательно, духовна!

— Если бы душа была проста, — ответил Бувар, — то новорожденный так же владел бы памятью, воображением, как взрослый. Наоборот, мышление в своем развитии следует за мозгом. Что же касается неделимого существа, то запах розы или аппетит волка так же не поддаются делению, как любое проявление воли или утверждение.

— Это ничего не значит! — сказал Пекюше. — Душа лишена свойств материи.

— Допускаешь ли ты тяготение? — продолжал Бувар. — Но если материя может падать, то она также может мыслить. Имея начало, душа наша должна быть конечной, и, находясь в зависимости от органов, исчезнуть вместе с ними.

— А я ее считаю бессмертной! Не может бог хотеть…

— А если бога не существует?

— Как?

И Пекюше выложил три картезианских доказательства:

— Во-первых, бог содержится в нашем понятии о нем; во-вторых, существование для него возможно; в-третьих, будучи конечным, как мог бы я иметь понятие о бесконечности? А раз мы имеем это понятие, то оно исходит от бога, следовательно бог существует!

Он перешел к свидетельству сознания, к преданиям народов, к необходимости творца.

— Когда я вижу часы…

— Да! Да! Это мы знаем! Но где отец часовщика?

— Ведь должна быть причина!

Бувар сомневался в существовании причин.

— Из того, что одно явление следует за другим, делается заключение, будто второе происходит от первого. Докажите это!

— Но картина вселенной обнаруживает некое намерение, план!

— Отчего? Зло так же хорошо организовано, как и добро. Червяк, развивающийся в голове барана и убивающий его, равноценен, с точки зрения анатомии, самому барану. Уродства численно превышают нормальные функции. Человеческое тело могло бы лучше быть построено. Три четверти земного шара бесплодны. Луна, этот осветитель, показывается не всегда! Неужели ты полагаешь, что океан предназначен для кораблей, а деревья — для отопления наших домов?

Пекюше ответил:

— Однако желудок создан для пищеварения, ноги для ходьбы, глаза для зрения, хотя случаются желудочные расстройства, поломки костей и помутнения хрусталика. Все устроено с какою-нибудь целью. Действие происходит немедленно или обнаруживается впоследствии. Все зависит от законов. Следовательно, существуют конечные причины.

Бувар предположил, что его может снабдить аргументами Спиноза, и написал Дюмушелю, чтобы тот ему выслал перевод Сессэ.

Дюмушель прислал ему экземпляр, принадлежавший его другу, профессору Варело, сосланному после 2 декабря.

Этика испугала их своими аксиомами, своими следствиями. Они прочитали только места, отмеченные карандашом, и поняли следующее:

«Субстанция есть то, что существует само собою, благодаря себе, без причины, без происхождения. Эта субстанция — бог.

Он один — протяженность, а протяженность не имеет границ. Чем ее можно ограничить?

Но хотя она бесконечна, она не абсолютно бесконечна, ибо содержит только один род совершенства, между тем как абсолют содержит их все».

Они часто останавливались, чтобы как следует вдуматься. Пекюше нюхал табак, а Бувар краснел от внимания.

— Это тебя забавляет?

— Да! Конечно! Валяй дальше!

«Бог развивается в бесконечность атрибутов, которые выражают, каждый по-своему, бесконечность его существа. Из них нам известны только два: протяженность и мышление.

Из мышления и протяженности вытекают бесчисленные модусы, в которых содержатся другие.

Тот, кто мог бы разом охватить всю протяженность и все мышление, не увидел бы в них никакой относительности, ничего случайного, а лишь геометрический ряд членов, связанных между собою необходимыми законами».

— Ах! Это было бы хорошо! — сказал Пекюше.

«Итак, не существует свободы ни для человека, ни для бога».

— Ты слышишь? — воскликнул Бувар.

«Если бы бог имел какую-нибудь волю, цель, если бы он действовал ради чего-нибудь, значит он имел бы какую-нибудь потребность и, следовательно, был бы лишен одного из совершенств. Он не был бы богом.

Таким образом, наш мир есть только точка в совокупности вещей, а вселенная, непроницаемая для нашего познания, есть только часть бесконечности вселенных, от которых наряду с нашею исходят бесконечные модификации. Протяженность объемлет нашу вселенную, но ее объемлет бог, который содержит в своем мышлении все возможные вселенные, а само его мышление объемлется его субстанцией».