Быль беспредела, или Синдром Николая II

— Итак, попытка немцев сформировать какое-либо альтернативное большевикам русское правительство, которое подтвердило бы статьи Брест-Литовского договора, успехом не увенчались. Тогда они вспомнили о российской династии и бывшем царе Николае II, который пребывал вместе со своей семьей в Тобольске. Все они содержались под арестом, который вполне можно было считать мягким и домашним. Некоторые члени дома Романовых находились в это время на оккупированных немцами территориях, в частности, вдовствующая императрица, жена Александра III Мария Федоровна, датчанка по происхождению, великий князь Николай Николаевич, бывший до 1915 года верховным главнокомандующим русскими вооруженными силами, великий князь Александр Михайлович и некоторые другие. Немцы осторожно прозондировали их настроения, обещая прогнать большевиков, восстановить русский трон и посадить на него того, кто признает Брестский договор. Ответы были от вежливо-холодных до откровенно оскорбительных. Не помогли и угрозы, к которым немцы, потеряв терпение, стали прибегать, включая и угрозу выдать всех большевикам. Все сошлись во мнении, что смерть лучше подобного позора.

— Смотрите, какими они были гордыми, — прокомментировал Горбачев, — можно даже сказать, глубоко убежденными людьми. «Лучше смерть, чем позор». Жалко, что сейчас не осталось людей, готовых на смерть ради убеждений.

— Они считали, — продолжал Климов, — что ни одна пядь русской территории не может быть предметом торга. Некоторые, правда, соглашались на мир с немцами, но на условиях статус-кво, существовавшего на август 1914 года. Тогда немцы вспомнили о самом царе. Не то, чтобы они о нем раньше не вспоминали, очень даже вспоминали: Николай II был отмечен в одной из секретных статей договора как подлежащий выдаче вместе с семьей в руки немцев. Надо сказать, что Николай знал об этом и очень подобной возможности опасался, считая такой акт продолжением русского позора. Он даже, говорят, впервые в жизни публично заплакал, когда узнал о подписании Брестского мирного договора. Сейчас, спустя семьдесят лет, можно было бы сказать, что он должен был только радоваться: его вырывают из-под ареста и передают «кузену» Вилли, как он называл немецкого императора Вильгельма II. Но такой русский патриот, каким, несомненно, был Николай, на все это смотрел совершенно иначе. Однако немцы не теряли надежды. Ставка делалась на то, что Николай II был очень добрым и мягким человеком…

— А потому и получил прозвище «Кровавый»? — не без ехидства поинтересовался Горбачев.

— Михаил Сергеевич, — раздраженно заметил Климов, — перестаньте, ради Бога, постоянно демонстрировать мне, что у вас в школе была «пятерка» по истории СССР, а в институте — по истории КПСС. Я ведь это знаю и также знаю, как тяжело было нам, ставропольцам, получать эти «пятерки» в московских институтах. Сейчас-то уже общеизвестно, что за все царствование Николая II было казнено меньше людей, чем после него казнили ежедневно. Поэтому его и прозвали «кровавым».

— Я вообще не понимаю, — засмеялся Горбачев, — как вы, Виктор Иванович, умудрились закончить в свое время вуз?

— Я техникум закончил, — признался генерал, — сельскохозяйственный, в котором, если мне не изменяет память, вы тоже учились. Только на агронома, а я — на ветеринарного фельдшера. Будь моя воля, я весь личный состав разведки и контрразведки набирал бы из бывших ветеринаров.

— Это почему же? — удивился Горбачев, которому напоминание о его комбайнерском прошлом явно улучшило настроение.

— Потому, — объяснил генерал, — что ни у лошади, ни у коровы не спросишь, чем она больна или что у нее болит. Надо самому все понять, осмыслить и принять решение. Особенно, если вспомнить времена, когда за смерть коровы давали срок, а за смерть лошади — расстреливали. Помните, как было расстреляно все ветеринарное управление Красной Армии?

— В самом деле, — рассмеялся генсек, — я как-то никогда не рассматривал профессию ветеринара с этой точки зрения. И много у вас на Лубянке ветеринаров?

— К сожалению, — в тон ему буркнул Климов, — больше гинекологов…

— Как вам не стыдно, — одернул генерала целомудренный генсек. — Вечно вы сведете разговор к… Я, знаете ли, даже в молодости… Впрочем, ладно. Продолжайте.

— Вечно вы меня перебиваете, — недовольно пробурчал Климов. — О чем мы говорили?

— О том, — подсказал Горбачев, — что царь Николай II был добрым и мягким человеком»

— Вот именно, — вспомнил Климов. — Он был слишком добрым и мягким, что совершенно не соответствовало роли самодержавного монарха, каким он считался по тогдашним российским законам. Вы знаете, он за всю свою жизнь не повысил ни на кого голоса, ни разу не использовал своей неограниченной власти, а ведь мог, любого вздернуть на виселицу, или отправить за решетку без решения суда.

— Что вы говорите? — снова удивился Горбачев. — Я об этом никогда не слышал. Продолжайте, товарищ Климов. Все это звучит очень интересно и по-новому. Я очень люблю, знаете ли, нестандартное мышление, как у вас.