Был ли Пушкин Дон Жуаном?

Через полтора года после отъезда из Михайловского Пушкин прислал Евпраксии экземпляр только что вышедших четвертой и пятой глав «Онегина» с надписью: «Евпраксии Николаевне Вульф от автора. Твоя от твоих». Но дальше «чистого хмеля» и веселых пирушек, дальше простых дружеских, шутливо-влюбленных мадригалов не шли отношения поэта и обаятельной Зизи. Однако П. А. Анненков сообщает, что, по слухам, Пушкин был неравнодушен к Евпраксии Николаевне. Алексей Вульф говорил М. И. Семевскому, что Пушкин был «всегдашним и пламенным обожателем» ее. Недаром ее имя идет в первом «Донжуанском списке», сразу же после Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой. Любовь, вернее сказать, сильное сексуальное влечение к Евпраксии поэт испытал позже, когда закончилась его ссылка и он вернулся в Петербург.

Другой прелестной девушкой, умной и образованной, была двоюродная сестра Евпраксии, Анна Ивановна Вульф. Пушкин обратил на нее внимание уже вскоре по приезде в Михайловское из Одессы. В марте 1825 г. он писал брату; «Я влюбился и миртильничаю. Знаешь кузину Анны Николаевны, Анну Ивановну Вульф? Ecce femina (Вот женщина)!». Вскоре он вступил с ней в нежную переписку, адресуя письма в Тригорское на имя подростка Евпраксии. Горячо любившая Пушкина Анна Николаевна Вульф весной 1826 г. с горечью писала ему: «Я была бы довольна вашим письмом, если бы не помнила, что вы в моем присутствии писали такие же, и даже нежнее, Анне Петровне Керн и даже Нетти». И в другом письме: «Получив мое письмо, вы восклицаете: “Ах, Господи, что за письмо, как будто от женщины!” и бросаете его, чтобы читать глупости Нетти». Увлечение Пушкина Нетти продолжалось года четыре, но не было серьезным. Как отмечал В. В. Вересаев, Пушкин приедет в деревню, увидит Нетти – и влюбится. Уедет – забудет.

Легкий флирт, поцелуи, ласки – все это раздражало, конечно же, девическую чувственность. Но дальше дело не шло. Пушкин по-настоящему жил только с Ольгой Калашниковой и видно, иногда позволял интимные отношения с П. А. Осиповой, которая только как год похоронила мужа и нуждалась в мужской ласке. Можно сказать, что в любовной жизни Пушкина наблюдалось некоторое затишье. Душа его жаждала более страстных отношений. Страсти, совмещенной с ревностью, женщины, принадлежащей другому, очарования порока – вот чего не хватало поэту. Кого он мог сначала возвысить в своих стихах, а потом унизить, чтобы получить еще более полное удовлетворение? Увы, обитательницы Тригорского не подходили для такой роли. Помог случай.

Поэт уже давно предвкушал общение с племянницей П. А. Осиповой – Анной Петровной Керн, в девичестве Полторацкой. Сведения о ней постоянно поступали к поэту через дочь Прасковьи Александровны, Анну Николаевну. Пушкин уже в мечтах представлял себе образ Анны Керн, как сексуальный объект, подсознательно привлекательный и вызывающий приятные и волнующие чувства. Если мы обратимся к воспоминаниям Анны Петровны, ее письмам к поэту, и, в особенности, к письмам Пушкина к Анне Керн, мы увидим такую огромную и страстную историю борьбы «чувствительности» и «чувственности», которой не встретишь во всей мировой истории любовных увлечений.

Воспоминания А. П. Керн о Пушкине в общем весьма правдивы и искренни; самое большее, она позволила себе кое-какие умолчания в наиболее щекотливых положениях. Нельзя ее винить за это, тем более что сексуальные отношения обычно прикрываются паутиной романтических вздохов и платонических историй. Анне Петровне Керн шел двадцать седьмой год, когда она приехала в Тригорское. В ее жизни уже много было различных приключений и любовных историй. Какая-то скандальная слава исходила от нее, и Пушкин не мог оставаться равнодушным к ней.

Анна Петровна родилась в Орле, в доме своего деда Ивана Петровича Вульфа. Ее мать, Екатерина Ивановна, приходилась сестрой первому мужу П. А. Осиповой, и сама была замужем за Петром Марковичем Полторацким. Будущая мадам Керн получила довольно беспорядочное воспитание. Родные с материнской стороны лелеяли и баловали ее. Напротив, отец – человек беспокойный, самодур и прожектер, много мудрил над нею. «Батюшка начал воспитывать меня еще с пеленок, – рассказывала она впоследствии, – и много я натерпелась от его методы воспитания… Он был добр, великодушен, остроумен по-вольтеровски, достаточно, по-тогдашнему, образован и весь проникнут учением энциклопедистов: но у него было много забористости и самонадеянности. побуждавших его к капризному своеволию над всеми окружающими. Оттого и обращение со мною доходило до нелепости».