Я остановился в доме Штернов, который находился в десяти минутах ходьбы от здания суда. «Какая же богом забытая дыра эта Винница», – думал я каждое утро, идя по замерзшим улицам с редкими машинами и нескончаемыми кучами снега на тротуарах. Пара темных силуэтов – местная «наружка» – плелась за мной на некотором расстоянии. Казалось, город населен бабушками, закутанными в огромные платки, невыразительными женщинами, выстроившимися в очередь за консервами, зловещими мужиками и непрерывно курящей молодежью, слетающейся кучками в заснеженных дворах, чтобы распить бутылку водки. Если меня арестуют и мне повезет, я получу ссылку вместо лагеря и окажусь в таком же месте.
Когда начался суд, в доме Штернов отключили телефон, поэтому после каждого заседания я мчался на почту, чтобы позвонить в «Ассошиэйтед Пресс» в Москву, а потом по вечерам мы слушали по «Голосу Америки» мои сообщения о том, как прокурор не слишком успешно пытается заставить свидетелей придерживаться сценария.
– Нам известно, что в зале суда присутствуют сионистские агенты, которые клевещут на наше советское правосудие по зарубежному радио, – объявил судья, несомненно, слушавший те же передачи, что и я. Сотня пустых глаз специально подобранной аудитории повернулись в мою сторону.
На девятый день судебного разбирательства милицейский джип с визгом остановился в снегу прямо передо мной, и одетый в кожаное пальто спортивный парень лет 35 пригласил меня в машину. Удивительно, но он был один. «Вот так арестовывают в Виннице», – подумал я. Хотя бежать все равно было некуда.
Но это был не арест. В горотделе милиции он угостил меня чаем и представился:
– Майор Олег Гота, начальник Винницкого уголовного розыска. Просто хотел познакомиться. Завтра приговор, ты собираешься возвращаться в Москву?
– Да, – нерешительно сказал я.
– Просто хотел убедиться. Видишь ли, у меня приказ следить за вами, чтобы ничего с вами здесь не произошло.
Я не мог понять: это была правда или форма запугивания.
– Ей-богу, – улыбнулся он, уловив мое сомнение. – Вы у меня под защитой. Ты даже не представляешь, что наши люди сделали бы с вашими людьми, если им позволить.
– Нашими людьми?
– Ну да, с евреями. Интеллигентами. Советская власть – ваша единственная защита. Если нас не станет, вы все погибнете в три дня. Имей это в виду, когда агитируешь против советской власти… Ты даже представить себе не можешь, что с вами сделают, – повторил он. В его голосе не было угрозы, только любопытство, как я могу не понимать таких простых вещей.
– Спасибо за предупреждение, – сказал я. – И за защиту. Я свободен?
– Конечно, – сказал он. – Могу подвезти.
На всякий случай я решил возвращаться в Москву в тот же день. Я уехал в канун Нового года, прихватив с собой звукозаписи, которые мы тайно делали в зале суда. Утром я узнал, что доктор Штерн осужден на восемь лет. Стенограммы суда были опубликованы на Западе. Штерн был освобожден после того, как отсидел три года.
А вслед за этим на Джексона посыпался шквал обвинений в газетных комментариях. Мол, сенатор единолично разрушил советско-американские отношения, СССР нельзя было публично загонять в угол, язык ультиматумов в отношениях с Советами неприемлем; мол, Джексон перегнул палку, исходя из собственных интересов, ибо собирается выдвигаться в президенты в 1976 году.
Для нас это был полный крах, крушение всей стратегии последних лет. И было ясно, что наш враг сидит не только в Кремле, он еще и в Вашингтоне. Кремль и Белый дом действуют заодно, помогают, подыгрывают друг другу, а наши американские союзники держат оборону, как и мы. Как мы можем им помочь?