Был однажды такой театр (Повести)

После коронного эпизода в цирке больше всего любил я эту финальную сцену и в тихие, сонные часы предвечерья исполнял ее для воображаемых зрителей снова и снова. Позже мне часто виделся в мечтах такой вот деревенский театр, где крестьянки расплачиваются за входной билет свежими яйцами, лесорубы — принесенными под мышкой связками хвороста, приказчики из лавок — ванильными палочками, шнурками, булавками для галстуков, а девушки из затененных акациями домов с жалюзи на маленьких окнах отдают мне себя, чтобы попасть на спектакль.

Я так и не сказал ему ничего. Молча пришли мы к пятому бараку, где под стеной, на припеке сидели наши будущие актеры.

АДЬЁ

Создание театра началось с мытья полов. Потом мы вымыли в третьем бараке стены, скамьи, нетесаные, шершавые доски сцены, распахнули двери и окна. Теплый пар, поднимающийся от сырых досок, и легкое движение воздуха привели нас в приподнятое настроение. В обед мы получили добавочный сахар, а сверх того еще и махорку. Пленные скручивали цигарки из газетной бумаги, а иные гурманы — из туалетной. Я свою порцию пахнущего прошлогодней листвой, крупного табака искурил в трубке.

Трубку я нашел возле рельсов, в первый день, когда нас привезли сюда. Это была английская трубка из корня, с небольшой трещиной на чубуке; затягиваясь, трещину я зажимал пальцем. Я часто держал трубку в зубах, зажмурив глаза и лишь колечками дыма давая знать, что живу.

— Приветствую вас, господа артисты! — начал я, сев к торцу длинного стола, который мы втащили на сцену. — Сразу возьмемся за дело. Я познакомлю вас с пьесой, которую мы покажем 21 апреля 1945 года. Название пьесы — «Дочь колдуна». Жанр — оперетта. Текст и слова песен мои, музыка Корнеля Абаи, декорации Енё Бади. Ну а вы все — исполнители.

— Надо бы текст послушать, — сказал Белезнаи, доставая из подвешенного на шею мешочка окурок.

— Текста нет, — укоризненно посмотрел я на него: уж не мог удержаться и не испортить первое собрание труппы.

— Тогда — стихи!

— Стихов тоже нет.

— Одна музыка, что ли?

— Музыка тоже еще не написана.

— Из чего же будет тогда спектакль? — рассердился старый актер.

— Начнем репетировать — и все постепенно появится. Текст, стихи, музыка — словом, все. У нас будет commedia dell’arte^[8]. Я изложу сейчас фабулу, скажу, у кого какая роль, и за работу.

— Спасибо, — встал из-за стола Белезнаи и встряхнул чубом. — Мне такое даром не надо. Тридцать пять лет я актер, и, хотя в театрах с колоннами мне играть приходилось редко, до такого я все же не скатывался. Адьё, господа!

Он сухо кивнул и двинулся со сцены.

— Куда вы, дядя Банди? — протянул за ним руку Янчи Палади.

— Разрываю контракт. Андора Белезнаи в любой труппе с распростертыми объятиями примут.

— Про какую труппу вы говорите, дядя Банди? — стиснув руки, спросил Палади.

— Я сказал: в любой труппе!

— Да ведь мы…

— А мне плевать, что вы и как вы. Я сказал, и все. — Он даже передернулся от возмущения.

— Дядя Банди, господь с вами! Вы что, забыли, где мы находимся? — Голос у молодого актера стал умоляющим.

— А? — очнулся Белезнаи от своего праведного актерского гнева. — Ты о чем, собственно? С ума тут все посходили, что ли? И я тоже… тоже тронулся с вами…

Он засмеялся, огляделся вокруг, протер глаза и покорно вернулся к столу. А я начал излагать тему.

АКТЕРЫ

— Непонятный ты все-таки человек. По всем качествам, если брать их в отдельности, ты, в сущности, ангел, а сложишь — получается дьявол. Ты так здорово изложил нам свои вдребезги расколотые мечты, так представил большую драму, превратив ее в дурацкую оперетту… да еще улыбался при этом… В общем, я тебя поздравляю.

Торда горячо стиснул мне руку. Я скромно поклонился. С первой минуты знакомства мы с искренним удовольствием разыгрывали друг перед другом маленькие спектакли.

— Итак: «Дочь колдуна». Четыре морских офицера: русский, американец, англичанин и француз — попадают на остров. И все четверо влюбляются в дочь живущего на острове колдуна, в прекрасную Акабу… Дьявольская выдумка, Мицуго, — прощался со мной Торда, лейтенант и писатель, у задней двери третьего барака, ставшей служебным входом театра. Он спешил в редакцию, чтобы мелким четким своим почерком, сразу притягивающим к себе взгляды, и цветной феерией заголовков в завтрашнем номере известить мир о начале работы театра.

Люди мои с первых дней были отравлены сладким ядом сценического дурмана. Они жили словно в гипнозе, забыв прошлое; они совершенно освоились в новом, чужом для них мире.

— Ты считаешь, я буду хорош как английский лейтенант? Может, я бы лучше американца сыграл? — задумчиво спрашивал меня всегда такой флегматичный Мангер. — Что говорить, Гамильтон мне подходит, я чувствую себя естественно в этой роли, вот только американец, мне кажется, должен быть более легковесным да к тому же обладать юмором; боюсь, что Шелл, который как-никак только шпагоглотатель из луна-парка, превратит лейтенанта Брауна в хулигана и шаромыжника. В общем, может, мне с ним поменяться?

— Нет. Из тебя получится великолепный Гамильтон.

— Да, да, но я бы и Брауном был неплохим.