Был смирный день

Спелый оранжевый август. Я лежу на пологом косогоре. Подо мною теплая, слегка подсушенная трава, вся в обожженных солнцем ромашках, как на пестрой бабкиной наволочке. Тело приросло к земле, я сама — ромашка, которая смотрит вверх в пустынную голубину. Я не ощущаю себя — так огромен мир и так мала я. Мне кажется, у меня заложило уши от тишины. Вдруг замечаю маленькие пятнышки под солнцем. Тишина лопается, я слышу голоса жаворонков. Их стайка — легких и хохлатых. Они кружатся, вьются и замирают у самого солнца. Разом вокруг меня застрекотали, защелкали кузнечики, где-то возле виска загудел шмель. Внезапно все умолкает. И голос высокий и чистый, как у жаворонков под солнцем, и еще выше и чище, поет о прошлом, о молодости, о мечте. Поет моя бабушка Анна. Ее голос звучит во мне до сих пор, сжимая сердце тоской и счастьем. Бабушка Анна, моя коренная бабушка, была талантлива, но неграмотна. Дед женился на ней, как сам говорит, из-за ее голоса и песен.

Помню.

Я долго не понимала: кроме слова «дед», есть еще имя, которым его называют все: Николай Владимирыч. Значит, имел он два имени: Николай и Владимирыч. Я обдумывала, как же звали деда, когда он был маленьким? Открылось все, когда соседка Александра сказала про своего старика: «Мой-то Володимер опять пьяный пришел». А ведь ее старика тоже звали двумя именами: Владимир Васильевич. Значит, первое настоящее, а второе — приставное, чтобы отличить от других. Тогда я подошла к деду и объявила: когда он был мальчиком, звали его Коля. Дед смутился, посмотрел куда-то в сторону, потом на меня и сказал: «Опять космы отрастила, глаз не видать, ну-ка, дай вон те ножницы». И, зажав меня в колени, подстригал под скобу.

С соседкой Александрой я часто спорила. Она была болезненной, а я утверждала, что она худа оттого, что с нее сошли все кожи, осталась одна — последняя, которая и обтянула кости. Ведь моя собственная кожа лупилась от загара и слезала каждое лето. В ответ соседка говорила, что у меня черные глаза потому, что я их не отмываю. Я крепко промывала глаза водой, а зимой терла снегом и бежала показаться соседке. Еще с Александрой обсуждали мы, откуда и зачем появляются люди. Про себя я знала, что мама привезла меня в чемоданчике с фронта, где была медсестрой. Там на фронте в чемоданчике мама носила медикаменты, а теперь в нем хранились мои фантики и бумажные куклы, от них слегка пахло лекарствами.

Люди и стены менялись. Только-только дом наполнял прозрачный голос бабушки Анны, а на голубых обоях чуть струилась моя тень, и ножницы деда Николая Владимирыча, будто клюв, касались моих волос, как без перехода все исчезало, и вот я уже стою на крыльце с лукошком в руках рядом с бабкой Лизаветой. Мы идем собирать травы. Каждую былинку складывает бабка Лиза в отдельный мешочек. Нет, не лечебные травы мы ищем, в послевоенные годы мало кто обращал внимания на хвори да недуги. Главная забота была об еде. А для бабки Лизаветы лес и поле — кладовая. Как со слабыми глазами умудрялась она выискивать бесчисленные травки, уму непостижимо. Сорвет стебелек, подаст мне и велит — собирай такие же. Я стараюсь, ползаю, нахожу и сравниваю: похожие — в лукошко, другие — пусть себе растут. Ревень, щавель, заячья капуста, крапива, шиповник, земляничный лист, мятлик, тимофеевка, лисохвостик. К огорчению своему, многого не помню. А бабка всему знает применение, все пойдет добавлением к скудному в те времена нашему столу.

И в лесу, и в поле по всегдашней своей привычке, а может быть, по чему другому, тогда мне неведомому, не перестает бабка Лиза торопиться.

2

Зоря моя, зорюшка!
Что ты рано узошла?
Калина с малиною
Рано, рано расцвела,
На ту пору матушка,
Мати сына родила,
Мати сына родила,
Не собравшись с разумом…

Спешит бабка домой. Уговорить заночевать у родни ли, знакомых невозможно. Загостится если где дотемна, в непогоду любую, дождь, стужу бежит к своей крытой некрашеным железом избе. Тревожны ночи у бабки. Сколько раз, помню, просыпалась я от шлепанья босых ног в ночь-заполночь. Просеменит она к окошку и стоит, вслушивается, ждет. Ждет бабка Лиза сына.

Давнюю эту историю услышала я в дни проливных дождей, когда чуть не со всей деревни собирались к ней милушки-красавушки, как величает их бабка. К приходу дождя мы готовились загодя, подставляли за крыльцом корыта и кадку под деревянные желоба, в избе тазы расставляли — так сильно текла наша ветхая крыша. И пока хлестали ливни по стеклам сплошным потоком, смазывая, ломая очертания деревьев, кустов, бабка Лиза парила травы. Большая честь и удача вымыть голову дождевой водой с отварами трав у бабки Елизаветы. Словно царевны с шелковыми сверкающими волнами на головах расхаживали по нашей избе, просушивая волосы, милушки-красавушки. Забравшись на печь, я смотрела и не узнавала виденных-перевиденных родственниц и соседок.