Был смирный день

Потянулась деревня. Подвод не хватало. Распределили по одной на три-четыре семьи. Переднюю заняли под малышню, которая, жуя, сося, таращилась по сторонам. А плетеную таратайку с дедом привязали к задку телеги. Ребятишек постарше, понеугомонней привязали кто к телеге, а кто и к себе, так оно надежней. По примеру Алехиной вдовы, внедренному теткой Ольюшкой, гусей, кур и уток везли в сундуках, а то и в старых комодах вместе с кошками живыми и гипсовыми. На отдельной подводе среди мягких узлов сидела Анютка, обеими руками бережно придерживая огромный живот, и старухи заботливо поглядывали на нее.

Роняя капли пота, «Федор Тихоныч Чижов и Катя Малина» самолично впрягся в старинную, когда-то крытую лаком повозку. Там среди узлов лежало большое, чистоты озерных вод зеркало в резной раме, гордость парикмахера. Безразличное стекло отражало небо, в котором, казалось, расплавили солнечный шар.

Жучки, заливайки, бобики сбились в веселую стаю и носились ошалело, пугая лошадей. Разрываясь между горящим болотом, где работали все трудоспособные, и деревней, Роман подумал о стаде, которое нужно придержать, но что-то отвлекло его в этот момент…

Общественный пастух Спиридон в сопровождении привязавшегося к нему как собака барана Яшки гнал отяжелевшее стадо. Уже с утра коровы, словно чуя неладное, сторонились болота, пришлось отогнать их подале, на приозерную пустошь. В привычное время через нижний прогон стадо вступило в деревню.

Еще не обращая внимания на злосчастный туман, Спиря лениво щелкнул кнутом. Тишина и безлюдье вдруг дошли до Спиридонова сознанья. Он огляделся. Коровы понуро стояли у закрытых ворот, так же как Спиря, недоумевая, куда пропали хозяйки. Баран Яшка тоскливо прокричал и умчался куда-то по пустой улице. Кузырячая, но сильно молочная Краснушка подступилась к Спиридону; ревела, кося налитым глазом. Козы колотили рогами в калитки. Нехорошие, страшные мысли закружились в рыжей голове пастуха.

— Яшка, Яшенька, — жалобно позвал Спиридон, но баран не отзывался. Жуткими казались пустые окна. Кое-где неслышными тенями шарахались кошки, пугая Спиридона отблесками глаз. Коровы, козы блуждали по деревне как привидения, то и дело натыкаясь на пастуха. Дрожащими руками прямо в траву отдоил он Краснушку, зная, что она бесится из-за тугого вымени. И хотя корова всего молока не выдала, но ей полегчало. Вдруг громоподобный топот раздался за спиной пастуха, он прикрыл глаза, а рыжие волосы его встали наподобие сияния. Таня с Феней бежали к пастуху. Их сосредоточенно подгонял баран Яшка. Спиря обрадовался компании Тани с Феней и верного Яшки. Страх отпустил. А тут и Роман-парторг подоспел проверить, все ли выбыли. Глухонемые указали ему на Фетину, по-прежнему сидящую на крыше. Ласково и быстро уговорил ее. Роман спуститься. Вместе погнали стадо на малый выгон.

…А на просторе под беззвездным небом расположился народ домовито, как в избах. Подростки со старухами покрепче побежали к нижнему броду, через который скотина домой возвращается. При свете костерков выдоили коров и коз. Детишек напоили молоком, накормили, спать устроили под навесом: ведь неведомо, сколько пробыть за рекой придется. Жгли костры, готовили горячее и вкусное тем, кто сейчас там, рядом с огненным болотом. Послышалось конское ржание, колесный скрип. В пространстве, освещенном кострами, показался Роман. Он шел вровень с размашистой конской поступью, держа в руках вожжи. Лицо его было черным с блеском от копоти и пота. На телеге впереди сидели Фетина и глухонемые Таня с Феней, обнимавшие самовар. Романа обступили. Он сказал что-то. Тотчас стали грузить на подводу провизию. Любка подходить стеснялась, стояла поодаль. Было ей стыдно находиться в стороне как чужой. Но еще стыднее лезть куда-то, вмешиваться, боялась услышать: «А ты, девушка, отдохни, сами разберемся». «Вроде дачницы среди своих», — больно подумалось ей.

Любка потянула Фетину туда, где устроились они с теткой. От еды она отказалась, пригревшись, уснула тихо. Люди вставали, переходили от костра к костру, то становясь черными, то освещаясь красным пламенем. Любка смотрела на односельчан внимательно, чуть удивленно. Впервые они были перед ней все вместе, скопом. Живя в городе, она сначала часто, потом уже редко вспоминала их, встречала же еще реже. Облик деревенских лежал в ее памяти годами без употребления и потому тускнел и стирался. А если и всплывал, то отчего-то сострадательно, слезливо. Почему так получилось? Сейчас это необычное становище показалось ей вольным табором, диковинным кочевьем, знакомым по книжкам. Казалось, вот-вот зазвучат песни, печальные, мудрые и долгие, как дороги. Не пели. Лишь слышались у костров рассказы тягучие, тревожные, таинственные, как все, что говорится у огня. Разговор касался в основном горящего болота. Ругали на чем свет стоит. Потом помянули болото и добрым словом.

Вокруг болота было много ягод, черники, земляники, брусники, а на самом болоте много клюквы: если бы не эти дары, в войну пришлось бы еще тяжелей. Кто-то помоложе спросил: почему его называют Фетинино болото?