Была бы дочь Анастасия

– Из города на пасеку, – охотно отвечает Шура. – Пчёлы роятся, надо караулить.

– А в бутылке что? – спрашивает Николай. – Не пиво?

– С пива ссат криво, – говорит Шура. – Спирт от фирмы «Колотуй»…

– А-а, – говорит Николай. – Понятно.

– Не здесь, так в дом, может, пойдём, – предлагает Шура. И говорит: – По лесу разлетятся, где их потом искать?… Там уже пчёл-то… кот наплакал.

– Нет, Шура, – говорю. – Некогда пить, и на жаре такой… не стоит.

– Поговорить надо, – говорит Шура. – Давно уже не говорили.

– Ну, мы и так поговорим.

– Так люди добрые не разговаривают.

– А как? – спрашиваю, не отрываясь от работы.

– Будто не знаешь, – говорит Шура. – Сначала слиться надо… в общем экстазе. Бе-е-е, – говорит Шура – как овца блеет. – М-м-е-е, – повторяет.

– Жарко, Шура… слипнешься, а не сольёшься.

Опустив голову на грудь, вздремнул Шура на минуту, поднял после голову, отыскал нас тем, подвижным ещё, глазом – переместились мы на поле – и говорит:

– Спиться, сказал я, а не слиться… Э-э!.. Уроды!.. Гоблины несчастные!.. – и продолжает, как заученное: – Я наново перевоплотился от Святого Духа и от жены генерала Дудаева-а-а!.. По заданию чеченского военного штаба расшифровал свой сложный геном. Мне в Турции сделали биопластическую операцию: я теперь вижу одним глазом через стены, – каким, своим или вмонтированным, не уточнил, – другим, как филин, в темноте, слышу в ультразвуковом диапазоне, как мышь летучая или дельфин. Вживлённые в мою голову чипы считывают все радиосигналы, которыми кишит эфир, и всю информацию со всех мировых компьютеров. Я бисексуал, и кол забил на всех яланских баб и девок… старух – тем более… Вы, недоноски! Да вы хоть поняли, чё я сказал вам?!

– Может, не хочешь просто, перемог? – смеётся Николай. – В лесу давно живёшь один, так успокоился.

– Может, – говорит Шура, – но это мало чё меняет, баб я ваших всё равно всех оприходую, чтобы мамлюков народили мне, к каждой пчеле приставлю по мамлюку… бойцов спецназа из них сделаю… Марью Карповну не трону, – в грудь себе уже бормочет Шура, – воск купить пообещалась… Куда он ей… на свечки, может?… Всех богомолов истреблю… кроме воинов Аллаха.

Задремал Шура опять, на этот раз не на минуту – долго уже дремлет; гундит что-то, бредит, с бутылки руку не снимает, словно следит за её пульсом.

Ушли мы с Николаем в дом.

Когда вернулись, перелазил Шура изгородь в обратную уже сторону. Задержался, оседлав верхнюю жердь, обернулся к нам и говорит:

– Войду нынче же, до центра только доберусь, в Главный пентагоновский компьютер, направлю на Ялань ракету, хватит с вас, пидарасов, и одной, все тут обдришшетесь… Картошку вашу заражу сибирской язвой!.. А воробьев и куриц – птичьим гриппом! Свиней – свиным. Эй, вы, яланские уроды!

– Сам такой, – говорит ему Николай.

Смеётся. Упал Шура с изгороди, приземлился с внешней стороны огорода, поднялся через полчаса примерно, направился шатко, как при сильном, то встречном, то попутном, а то и боковом ветре, но не в сторону дороги, по которой он ходит на пасеку, к своему центру, а вглубь Ялани. Пасека его находится в двадцати пяти километрах отсюда – по маковскому волоку, на речке Рыбной. Бывал я там. Давно. Лет десять назад. Осталось от неё, от пасеки, что, не осталось ли, не знаю. Живёт на ней Шура как-то. Под сосной, может, под открытым небом. Охотники не раз уже его до полусмерти избивали – по их избушкам в поисках еды и огневого провианта шарился да по ловушкам, петлям и капканам на их путиках, и называют они его Росомахой – не по имени. Далеко ради этого ходит, не ленится – ходучий. Ещё полезет – не уймётся. Сам если где не утонет или не замёрзнет, докончат его охотники – кто же потерпит – и знать никто другой не будет. Обернулся Шура, крикнул:

– Дёгтю не купите, эй, говнюки?!

– Нет! – ответил ему Николай. – Свой есть!

– А мёду?!

– Накачал уже?!

– Придурки!.. Накачаю!

– Ну, накачаешь, тогда купим!.. Для медосбора вроде рано.

Скрылся Шура из виду. Выстрелил из ружья. Он, пожалуй. Некому тут больше. Затих – поспать, наверное, свалился.

Мы тяпаем.

– В кого он там, не сам же в себя? – озадачился Николай. И говорит: – Откуда это у него?

– Что? – спросил я.

– Да эти чипы и Дудаев…

– От белой горячки… Откуда. Радио слушает на пасеке и медовуху днём и ночью пьёт – оттуда… В небо пальнул, всего скорее. С чего – в себя-то?

Совсем жара нас одолела. Оставили мы тяпки в огороде, среди поля, где закончили работать, пошли из него вон.

Очурались чуть в прохладе.

Квас Николай не забыл, привёз – окрошку сделали – поели.

Взял я спиннинг, Николай – мою удочку. На Кемь пошли.

Николай тут сразу, под яром, рыбачить устроился – ершей и ельников подёргать.

Я поднялся по реке выше.

Блеснил, блеснил – рано ещё – щука нигде и не мелькнула даже, не взыграла. Ещё болеет после нереста. Вот-вот, выздоровев, должна начать охотиться и за блесной гоняться. Как уж дождаться мне, нетерпеливому, – беда.

Сел я на брёвнышко в тень негустую от талины.