Былины

Расшиб он зеркало стекольчатое,
Белодубовы столы пошаталися,
Что питья медяные восплеснулися.
А втапоры Марине безвременье было,
Умывалася Марина, снаряжалася
И бросилася на свой широкий двор;
«А кто это невежа на двор заходил,
А кто это невежа в окошко стреляет,
Проломил оконницу мою стекольчатую,
Отшиб все причалины серебряные,
Расшиб зеркало стекольчатое?»
И втепоры Марине за беду стало, —
Брала она следы горячие молодецкие,
Набирала Марина беремя дров,
А беремя дров белодубовых,
Клала дровца в печку муравленую
Со темя́ следы горячими,
Разжигает дрова палящетым огнем,
И сама она дровам приговариват:
«Сколь жарко дрова разгораются
Со темя следы молодецкими —
Разгоралось бы сердце молодецкое
Как у молода Добрынюшки Никитьевича.
А и божья крепко, вражья-то лепко{398}

».Взяло Добрыню пуще вострого ножа
По его по сердцу богатырскому,
Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест,
Со полуночи Никитичу не уснется,
Он белого свету дожидается.
По его-то счастки великия
Рано зазвонили ко заутреням,
Встает Добрыня ранешенько,
Подпоясал себе сабельку вострую,
Пошел Добрыня к заутрени,
Прошел он церкву соборную,
Зайдет ко Марине на широкой двор,
У высокого терема послушает.
А у молоды Марины вечеренка была.
А и собраны были душечки красны девицы,
Сидят и молоденьки молодушки,
Все были дочери отецкие,
Все тут были жены молодецкие.
Вшел он, Добрыня, во высок терем, —
Которые девицы приговаривают,
Она, молода Марина, отказывает и прибранивает
Втапоры Добрыня ни во что положил,
И к ним бы Добрыня в терем не пошел,
А стала его Марина в окошко бранить,
Ему больно пенять.
Завидел Добрыня он Змея Горынчата —
Тут ему за беду стало,
За великую досаду показалося,
Взбежал на крылечка на красная,
А двери у терема железные,
Заперлася Марина Игнатьевна.
А и молоды Добрыня Никитич млад
Ухватит бревно он в охват толщины,
А ударил он во двери железные,
Недоладом из пяты он вышиб вон,
И взбежал он на сени косящаты.
Бросилась Марина Игнатьевна
Бранить Добрыню Никитича:
«Деревенщина ты, детина засельщина!
Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил,
Проломил мою оконницу стекольчатую,
Ты расшиб у меня зеркало стекольчатое».
А бросится Змеища Горынчища,
Чуть его, Добрыню, огнем не спалил,
А и чуть молодца хоботом не ушиб.
А и сам тут Змей почал бранити его, больно пеняти:
«Не хочу я звати Добрынею,
Не хощу величать Никитичем,
Называю те детиною-деревенщиною и засельщиною.
Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,
Проломил ты оконницу стекольчатую,
Расшиб зеркало стекольчатое?»
Ему тута-тка, Добрыне, за беду стало
И за великую досаду показалося, —
Вынимал саблю вострую,
Воздымал выше буйны головы своей:
«А и хощешь ли, тебе, Змея,
Изрублю я в мелкие части пирожные,
Разбросаю далече по чистом полю?»
А и тут Змей Горынич
Хвост поджав да и вон побежал,
Взяла его страсть — так зачал ‹...›,
А колышки метал, по три пуда ‹...›.
Бегучи он, Змей, заклинается:
«Не дай бог бывать ко Марине в дом —
Есть у нее не один я друг,
Есть лутче меня и повежливее».
А молода Марина Игнатьевна
Она высунулась по пояс в окно
В одной рубашке без пояса,
А сама она Змея уговаривает:
«Воротись, мил надежа, воротись, друг!
Хошь, я Добрыню оберну клячею водовозною —
Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить,
А еще хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?»
Обвернула его, Добрыню, гнедым туром.