Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Недостаточно мыслить, чтобы достигнуть незыблемой уверенности в существовании своего внутреннего «я» и внешнего чужого «не я». Никакое размышление не создает истинного моста между нами и миром. Не создают этого моста ни интеллект, ни воля, ни чувственный опыт. Интеллект, предоставленный сам себе, тонет в созерцании своей собственной тени, своих собственных призраков; воля растворяется в беспредметном хаосе; чувственный опыт бесцельно скользит по поверхности сущего. Но любовь, увлекая с собой разум, волю и чувствования, истинно полно устанавливает связь между я и не-я.

Для любви нет существования одного только я. Своей неудовлетворенностью без не-я она утверждает реальность внешнего мира. И страдание от потери объекта любви, таким образом, не есть только чувствование: это в то же время и глубочайший познавательный акт.

И нет для любви одного только не-я: истоки ее, находясь в нас, непререкаемо убеждают, что внутренний мир существует. Ни в хотениях, ни в мышлении, ни в восприятиях органов чувств душа так ярко не ощущает свое бытие, как в чувстве любви.

Реально выводя человека из пределов сознания, являясь божественным посредником между человеком и миром, незыблемо устанавливая существование субъекта, объекта, взаимодействия между тем и другим, – любовь несет в себе все признаки познавательной ценности.

Но, не замечая этого сияющего солнца души, проходят мимо мыслители, потрясенные великим солнцем для глаз. Ищут правды бытия с помощью обожествленного опыта. Строят для укрытия от тоски знания убежища, одни из них разрушают, другие обновляют, третьи создают заново.

И видят со страхом, что жизнь коротка, что бесконечная тоска. И что впереди – одно только изнеможение духа.

«Православная Русь», Джорданвилль, 1-14 февраля 1949, № 3 (431), с. 5-7.

3. Любовь и разум

Улыбнется ученый в ответ на мысль о познании природы любовью.

И мыслитель-позитивист, исходящий из опыта, тоже улыбнется и скажет: где для любви опора в великой системе приобретенных человеческих знаний? И мыслители рационалист и критицист улыбнутся: нет у любви логических рамок для построения системы. Нет у любви трансцендентальных форм восприятия, нет категорий, которыми обладает рассудок.

Почему же не согласится ученый принять любовь за основу познания? Не потому, что сам не знает любви, а потому, что не знают любви обожествленные им математическое измерение и инструмент. Гордый грузом своих инструментально-логических знаний забывает ученый, что истоком его занятий наукой, руководителем первых шагов, была именно любовь к той стороне бытия, которая пленила его своей загадкой, привлекла внимание чудом существования.

Профессионал-астроном, погруженный в вычисления элементов орбиты новой кометы, или ищущий на фотографии неба черточку – след астероида, не всегда в своей жизни был счетной машиной или придатком к фотографической камере в соединении с рефрактором.

Когда-то, в начале, переполнялась его душа восторгом при созерцании неба, мерцала в душе любовь к мирозданию при виде мерцания звезд. Какими друзьями казались тогда и молодая в своем сиянии Вега, и мудрый в красном блеске стареющий Антарес! Приятелями юности были созвездия и трапеция Льва, и изгиб Северного Венца, и широкоплечий Орион с жемчужным поясом посредине.

А затем – пришел инструмент, за ним цифры, таблицы, микрометрические винты, уровни, хронометры, спектрографы, пленки, сочетания металло-стекла… И от праздника первоначальной любви ничего не осталось.

А какой ботаник-профессионал не начал с того, что возлюбил прелесть цветка, красоту узора листвы? Сколько нежности взгляда пережили его глаза при юном ознакомлении с пугливым пухом одуванчика, с огненной яркостью мака, с лучистой синевой васильков? Долгое время теплится эта любовь в душе натуралиста, пока не растрачивается в таблицах классификации, в искусственных рамках систематики.

И каждая наука имеет такое же начало, такой же конец. Рождается из любви к миру, заканчивается растратой любви в инструменте, в измерении, в обработке ничего не любящей логики. Не только в истоках предметно-объективных наук – в физике, в химии, в геологии, мы находим то же любование природой. Даже начала математики таят в себе любовь-интерес ко взаимоотношению пространных форм, к сочетанию, нагромождению, исчезновению и росту предметов. Но быстро уводит математика душу от этих живых истоков познания, гонит ученого в холод анализа, превращает знание в бесплодную связь понятий и символов. И обездушенный, потерявший начальную теплоту восприятия, смотрит математик на мир сквозь отверстия цифр, в ложном сознании величия… И умерщвляет все живое, к чему прикоснется.

* * *

А во что превращается изучение жизни, если в основе его не лежит познавательное проникновение любовью?