Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Пример Христа учит, через какую жизнь на земле должна пройти душа, чтобы заслужить прощение для восстановления бессмертного тела. Без сиих крестных мук Христос не был бы до конца примером для нас: Он был бы только учителем. Смертью же Своей Он стал Искупителем. Но искупление это – не искупление вины в смысле нашего земного правосудия. Муки Христа были не исполнением сурового приговора Божия, а добровольным примером того, как с крестом своим каждый из смертных через смерть может вернуться к бессмертию.

* * *

Так прошел Спаситель свой путь на земле. Жил человеком, человеком скончался. И воскрес в человеческом образе, чтобы завершить пример прощенного Адама к величайшей радости живого тварного мира.

Смерть побеждена. Осталась от нее одна мгновенная видимость.

Смерть – не падение в бездну, но вхождение во врата вновь обретенного Отчего Дома.

Смерть – не исчезновение тела, а смена обветшалой греховной одежды.

Вскрыт обман искания бессмертия при помощи разума. Отброшены в сторону искусственные доспехи, обещавшие человеку в яростной борьбе всех против всех желанное спасение жизни.

Потянулись один за другим народы к Христу, приобщаясь Его примеру и Его благодати. Сделался безвестный учитель рыбаков Царем над царями. Стали ясли Христа местом рождения нового мира.

И в ослепительное солнце превратилась звезда Вифлеема.

«Православная Русь», Джорданвилль, 18-31 декабря 1949, № 24 (452), с. 7-9.

Приложение

РЕЦЕНЗИИ И ПИСЬМА

Илья Сургучев А. М. Ренников. «Минувшие дни». А. П. Буров. «Бурелом»

Газета похожа на цирк. Каждая цирковая программа, равно во всем мире, открывается дрессированными лошадьми, которых «представляет» сам господин директор, изумительно и сногсшибательно одетый. И каждая газета открывается передовой статьей, которую почти всегда пишет тоже сам господин директор. Лошади танцуют вальс, а в газете господин директор разбирается в жизни мира и предсказывает, и пророчит, и напоминает Черчиллю, и убеждает Эйзенхауэра, и поучает молодого Идена. Затем в цирке следует жонглер, а в газете появляется ученый экономист, в 1914 году предсказывавший «на основании неоспоримых научных данных», что война больше полугода продолжиться не может. Затем появляется трапезист, а в газете, в подвале, известный беллетрист печатает свои последние «психологические догадки» в приемах «внутреннего освещения». В общем и там, и там – скука, – и вдруг из кулис раздается какой-то острый крик и на арену, к общей радости, появляется «он» в полстяной острой шапочке, в штанах с петушками, с широченным галстуком, всегда радостный и приветливый, но скорый и на горькие слезы: Огюст, Макс, Бим, Бом и другие. В газете, чтобы недалеко ходить – Дон-Аминадо, Ренников. Любимцы публики, которые разглаживают морщины на челе. Ради них, по совести говоря, и покупается иногда газета.

Когда-то и у нас в эмиграции был расцвет газеты: ежедневные «Последние новости», «Общее дело» Бурцева, ежедневные «Дни». Позднее «Возрождение», газетный свет горел ярко. И не говори с тоской их нет, а с благодарностью были. Немцы все это сорвали, а потом, после немцев, вообще все пошло на убыль. И после электричества мы остались при одной лучине. И нет ни Дон-Аминадо, ни Ренникова: скрылись с горизонта и, оказывается, в тиши отдаления, пописывали мемуары. И оба издались в Америке, но так как Дон-Аминадо работал в прессе разрушительно, то его издало богатое книгоиздательство, именующее себя почему-то Чеховским, а так как Ренников всю свою жизнь работал в прессе охранительной, то его издало книгоиздательство победнее, по имени «Россия».

В России было два типа газет: одни, в очень скромном количестве, назывались «охранительными»: они старались охранять существовавший тогда государственный строй, и за это все просвещенные люди прогрессивного российского общества их жгуче презирали. Другие газеты старались развинтить и разрушить существовавший государственный строй и за это все «мыслящее и страдающее за идеи» русское общество их благословляло, до небес превозносило и носило на руках.

Разрушительные газеты восторжествовали. Сеятели разумного доброго, вечного подточили-таки ту веревку, на которой висел Царь-Колокол. Колокол упал. Но тут случилась странная история: пробудившейся народ, вместо спасибо сердечного, дал всем сеятелям по шее и все сеятели, во главе с покойным Павлом Николаевичем [Милюковым], вынеслись за границу и, на Больших парижских бульварах, еле-еле перевели дух. Но, переведя дух, опять начали «указывать», «предупреждать», талдычить об эволюции, советовать Черчиллю и одергивать Трумэна. И тут Дон-Аминадо все время наблюдал, куда мы идем и куда мы заворачиваем.