Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Когда-то в юности наш добрейший преподаватель истории спросил нас – откуда возникло Русское Государство. И мы в каком-то странном порыве провозгласили: «Неизвестно кто, неизвестно когда, пришел неизвестно куда, и оттуда пошла есть русская Земля». Преподаватель разгладил свою пышную бороду, удивленно на нас посмотрел и задумчиво заметил: «А, пожалуй, ты прав. Только это не все». И поставил пятерку. И чем больше вникаешь в смысл русского исторического бытия, тем больше понимаешь, что вся наша история и все мы – одна сплошная загадка. Но в основе этой загадки лежит задача, которую мы должны осуществить. И задание это дало нам «То Слово, которое было вначале».

И, подумать только, что какие-то скверно пахнущие Ярославские и Бухарины —псевдонимы и анонимы, полагали, что «пролетарское принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Ярославский в своей дикой и наглой глупости воображал, что его грязным лепетом можно затушевать образ Христа, тысячу лет живший и ныне живущий в душе грешного русского народа.

И русский крестьянин – христианин-представитель «коммунистического человечества» после всего воспитания мудрейшими, съевши посевную картошку, разбегается из колхозов, стремясь к «капиталистической свободе».

И тогда наше прошлое последних пятидесяти лет, освещению которого служит любовно и прекрасно изданная, и, мы бы сказали, уютная книга А. М. Ренникова «Минувшие дни», нашло правильное отражение.

«По каким соображениям – из любви ли к нам, или, наоборот, чтобы сделать нам радость, но упомянутые боги Цицерона (Тютчев «Цицерон») почему-то избрали в собеседники именно нас. Таковых роковых минут и такого шумного продолжительного пира далеко не испытывали в своем веку наши отцы и дети. Русско-японская война, первая революция, первая мировая война, вторая революция, белая борьба, эвакуация, блуждание по чужим странам.

Как начали мы пировать с языческими всеблагими в 1904 году, так и пируем до сих пор» (стр. 8).

«Прошлое с настоящим было тогда прочно связано и пространством, и временем, и землей, и людьми, и лицами, и соловьями».

А теперь, для нас эмигрантов, даже воображающих, что нашли «вторую родину – повсюду чужое. Свое – одна только память».

Очень забавно рассказан путь автора к литературной работе и встречи с представителями тогдашней литературы.

Несколько необычную, но не далекую от истины дает автор характеристику Бунину:

«А Бунин уже с молодости проявлял сухость, черствость, и из всех героев своих повестей и рассказов любил только себя.

Если Куприн, в силу своей безалаберной жизни, писал хуже, чем мог дать его талант, то с Буниным было наоборот – благодаря своей усидчивости и тщательной обработке написанного, он казался всегда выше своего таланта.

К слову сказать, с нашими изящными академиками при выборе их произошло грустное недоразумение. Кандидаты-были – Чехов, Горький, Мережковский, Куприн, Бунин. Президент Академии – Великий Князь Константин Константинович – отклонил кандидатуру Горького из-за близости этого просвещенного босяка к революционным кругам. Чехов обиделся за Горького и отказался. Мережковский не попал в число бессмертных, кажется, за то, что интересовался “Черными мессами”, а Куприн своим образом жизни совершенно не походил на академика, особенно по ночам, когда академики должны спать и набираться сил для дальнейшей полезной деятельности» (стр. 96). Некоторые ясные признаки упадочности.

Относительно участия студенчества в революционных партиях автор замечает, что «социалисты-революционеры были еще не так страшны… и программа их была не так мрачна, как программа социал-демократов. Они считали самой лучшей частью населения России не только заводских и фабричных рабочих, но и мужичков, и даже трудовую интеллигенцию, поскольку эта интеллигенция согласна принять их революционные взгляды. Будущая Россия им рисовалась, согласно Лаврову, Михайловскому и Чернову, демократической республикой со всеми свободами и, разумеется, с отменой смертной казни за политические дела. А потому, для возможно скорейшей отмены смертной казни, необходимы террористические акты против губернаторов, градоначальников, околоточных и даже городовых» (стр. 15).

Поучительно. И все-таки: «Русское студенчество, и разрушая Россию, и охраняя ее, в своих побуждениях было самым чистым и благородным студенчеством в мире.

Это не западноевропейские студенты, носящие по улице плакаты с лозунгами: “Не давайте право практики иностранцам, окончившим наш медицинский факультет”» (стр. 21).

Как-то В. В. Розанов получил письмо Победоносцева, который писал, что он «привык, что его ругают за то, что я написал или сделал, а вы выругали меня за книгу “Социологические основы гражданского права”, которую я не писал».

А дальше Розанов пояснил, что он книг, данных для отзыва, целиком не читает. «Просмотрю несколько страниц, затем закрываю глаза и нюхаю. Это дает мне полную картину и стиля, и содержания» (стр. 81).