Быть Джоном Ленноном

И это было только начало. Вскоре прибыли Джон и Йоко, которым Ронни и Ванда уступили свою двуспальную кровать. Их сопровождали ассистент, искусствовед Энтони Фосетт и я, ваш покорный слуга, а из Парижа приехал художественный издатель, прихватив с собой пятьсот литографий (лимитированный выпуск!), недавно нарисованных Джоном — как-никак, бывшим студентом художественного колледжа — для раздачи автографов.

На этом помехи не кончились. На буфетах и диванах Хокинсов появились плакаты с надписью «ВОЙНА ОКОНЧЕНА» (и пара-тройка «БРИТАНИЯ УБИЛА ХЭНРЕТТИ», озадачившие всех, но только не гостей), затем явились телепродюсеры с канадских и американских каналов вместе со своими звукорежиссерами, операторами и интервьюерами, а вслед за ними — радиорепортеры со своими диктофонами и газетчики со своими блокнотами.

Джон был в своей стихии. Час за часом он и Йоко — но главным образом он, ибо именно с ним все хотели поговорить, — беседовали с ведущими радиопрограмм по всей территории США и Канады, прежде чем прерваться на легкий перекус и суматошную раздачу литографий, на которых Леннон писал свое имя под рисованными сценками из их сексуальной жизни. Он несколько месяцев корпел над ними дома, в уединении, и теперь жаждал явить их всему миру. Степень интимности, изображенная на литографиях, была неожиданной.

— А что ты так часто рисуешь куннилингус? — спросил я художника, передавая ему лист за листом на подпись.

— А мне это нравится, — лукаво улыбнулся Джон.

Йоко стояла немного в стороне и без всякого выражения смотрела перед собой.

Несколькими годами раньше Джон сказал Морин Клив: «Надеюсь, я перерасту эти сексуальные безумства». Но когда та стала расписывать ему радости супружеской верности, он с усмешкой добавил: «Хотите сказать, я что-то упускаю?»

Теперь у него не возникало даже мысли о неверности.

— Знаешь, у нас нет иммунитета к сексу, — сказал он. — Мы все время пытаем друг друга расспросами. Но нужно взвесить, стоит оно того или нет. Есть разница между интересом к другим людям и сексуальными фантазиями о них. Мы не прочь сходить на секс-шоу… ну, понимаешь, да? Подсмотреть. Но как-то не очень хотим присоединяться. Наша главная проблема — найти похожих людей, тех, кого заводит то же, что и нас.

— Мы очень ревнивые, — промолвила вдруг Йоко.

— Я к зеркалу ревную, — согласился Джон.

— А я скоро пойду переоденусь, — произнесла Йоко через несколько минут.

— О, хорошо, а я приду и посмотрю, — откликнулся он и положил ручку.

О том, хороши ли его рисунки, Джон понятия не имел. Ему это было до лампочки. «А, по-любому никто не воспримет их всерьез», — сказал он. Он только что прочитал статью в Daily Mirror, где его назвали «клоуном года», и посмеялся над ней. Нет, не обиделся. Ему нравилось читать о себе, что бы кто ни писал.

Но пока я наблюдал за ним в тот канадский уик-энд — вдалеке от приземленных дразнилок других битлов и его коллег из Apple, не говоря уже о назойливой и циничной британской прессе, знавшей его как облупленного, — я видел, как он наслаждается почитанием, которого не получал в своей стране. Один нью-йоркский арт-дилер, который, как всем показалось, посматривал на литографии с очевидным коммерческим умыслом, говорил, что Леннона должны номинировать на Нобелевскую премию мира. Местный раввин провозглашал Джона и Йоко «лучшими людьми», каких он когда-либо встречал. Словно группа поддержки, в Канаду приехали комик Дик Грегори и поэт Аллен Гинзберг, потом было приглашение в Торонто, в дом медиаинтеллектуала Маршалла Маклюэна, и, в довершение всего, аудиенция в Оттаве у канадского премьер-министра Пьера Трюдо.

Джон нуждался в лести. У него уже много месяцев не было такого хорошего настроения, как в тот день, когда он, в балаклаве и армейской куртке, купленных в «Магазине армии и флота», катался на мотосанях по заснеженным полям Ронни Хокинса. Образ битла дал ему известность, к которой прислушивались, но его собственная страна была по большей части глуха к его словам. «Мне так тяжело в Британии, — жаловался он канадскому репортеру. — Мы столько делаем и говорим, но они ничего не воспринимают всерьез. Все время нас опускают».

Но в ту канадскую неделю он почувствовал себя кем-то совершенно другим — интеллектуалом, вольнодумцем, борцом, — «послом мира», как он сам это видел. И ему было хорошо. Его больше не считали только рок-звездой. Возможно, именно поэтому, вернувшись в дом Хокинса, он решил доверить мне свою великую тайну… что он оставил Beatles. Он усмехнулся, когда сказал мне об этом.

Но я не смеялся. Я был поражен. Я был фанатом Beatles. И ровно так же, как Пол, я надеялся, что он передумает.

Джон и Йоко вернулись домой в Титтенхёрст-парк прямо на Рождество, и Леннон узнал, что телепрограмма 24 Hours, выходившая на BBC и обладавшая огромным влиянием, нарекла его «человеком десятилетия». Он был удивлен и рад, но дух его опять терзался беспокойством. Шестидесятые прошли. Теперь его интересовало то, что будет дальше, — что бы это ни было.

52. «Бесплатный — значит бесплатный!»