Быть Джоном Ленноном

Он всегда уверял, что в жизни не кололся, хотя некоторые друзья и по сей день гадают, правда ли это, — ибо дни того лета проходили, а они с Йоко сидели, запершись в спальне, и выходили только тогда, когда не оставалось выбора. Один из таких дней случился в августе, когда Джон присоединился к другим битлам для последней официальной фотографии группы — той самой, где все переходят «зебру» на Эбби-роуд. Она пошла на конверт их последней пластинки.

Ему все еще было плохо от героина, когда пару недель спустя, холодным поздним августовским вечером он приехал на фестиваль поп-музыки на острове Уайт, где отмечал свое возвращение к живым выступлениям Боб Дилан. То был не особо грандиозный концерт, но атмосфера, должно быть, высекла в душе Леннона некую искру. Он никогда не выступал на массовых рок-фестивалях. Вудсток, Монтерей… Было ли ему интересно, как это? Какой бы ни была причина, он принял первое же приглашение, которое получил, — и это был фестиваль рок-н-ролла во имя мира в Торонто с участием Чака Берри, Литтл Ричарда, Фэтса Домино и Бо Диддли. Джон быстро всех обзвонил и собрал группу — Эрик Клэптон на соло-гитаре, Клаус Форман на басу и Алан Уайт на барабанах, — встретил их в аэропорту Лондона, а затем, уже в полете, решил, что они будут играть.

Вечер выступления начался тяжело. Его стошнило за кулисами — скорее всего, то был побочный эффект героиновой ломки. Но овация, которая разразилась, когда объявили о его присутствии, поразила Леннона и словно зарядила силой, а потом они с новыми друзьями, начав с классических рок-н-ролльных хитов, добрались до его собственных песен — «Yer Blues» и «Give Peace A Chance». Естественно, сет закончила Йоко — своими завываниями под аккомпанемент гитары Джона, — и, что неудивительно, ее приняли не столь хорошо. Но для Леннона это не имело значения: он продолжал игнорировать любой негатив в ее адрес. Важно было другое: ему понравилось снова стоять на сцене перед восхищенной толпой. Зачем ему другие битлы? Они что, и правда необходимы? «Это было офигенно, — говорил он после шоу. — Я в жизни не чувствовал себя так хорошо».

Он вернулся прямо в Титтенхёрст-парк, где силой воли отказался от героина или, как гласит фразеологизм, «захолодил индюшку»[129] и бросил наркотики. Мне он рассказывал, что это было ужасно, и он жутко страдал, но стихи рвались из души как никогда, и он превратил этот опыт в песню «Cold Turkey».

«Thirty-six hours rolling in pain, Praying to someone, free me again»[130], — кричал он. Эти строки рвали душу, и Пол и Джордж сочли их слишком жесткими, когда Леннон предложил сделать из этого сингл Beatles. Но Джон не останавливался ни перед чем и с помощью всегда верного Ринго и Клауса Формана записал песню как очередную пластинку Plastic Ono Band. И то был провал. Мир не был готов к поп-песне о героиновой ломке — даже если фанаты представляли, о чем там поется на самом деле. Из тех, кто покупает пластинки, далеко не всем знаком наркоманский сленг. В Великобритании «холодную индюшку» подавали к столу в День подарков вместе с остатками рождественского ужина.

И далеко не каждый фанат хотел любоваться тем, как пенис Джона то медленно набухает, то скукоживается. Но именно этому был посвящен их с Йоко двадцатиминутный фильм «Self Portrait»[131]. Ни Джон, ни Йоко не присутствовали на показе, который прошел в том же месяце в Лондонском институте современного искусства, и, насколько мне известно, фильм этот больше не показали ни разу. Наверное, даже Джон понял, что на этот раз он и правда зашел слишком далеко.

С того дня, как Аллена Клейна назначили бизнес-менеджером, из штаб-квартиры Apple на Сэвил-роу ушел дух развеселой бесконечной коктейльной вечеринки, витавший в беззаботные дни «западного коммунизма». Кто-то уходил сам — тот же Питер Эшер увел с собой Джеймса Тейлора, когда понял, что при Клейне праздник куда-то подевался. Кого-то увольняли: особенно заметным было изгнание Рона Касса, управлявшего звукозаписывающим лейблом Apple. Впрочем, куда больше брало за душу увольнение заплаканного Алистера Тейлора, верного друга и помощника группы еще с тех давних пор, как Брайан Эпстайн попросил сопровождать его в клуб «Кэверн» — еще в 1961 году, в тот самый судьбоносный визит. И что было больнее всего, как сказал мне Алистер, об увольнении ему сообщил расстроенный и смущенный Питер Браун (исполнявший за Клейна грязную работу), и он больше не мог дозвониться ни Джону, ни Полу.

Нет, Клейн делал не только грязную работу. 20 сентября, на заседании правления, в котором приняли участие Ринго, Джон-и-Йоко и Пол — не было только Джорджа, уехавшего в Ливерпуль к больной матери, — у менеджера были хорошие новости. EMI и Capitol Records согласились на серьезное повышение гонораров Beatles. И даже Маккартни пришлось признать, что человек, которого он так не любил, добился для них успеха. Конечно, себя Клейн тоже не обделил.