Быть Джоном Ленноном

Если не считать этого небольшого сюрприза, запись последнего совместного альбома битлов, получившего подходящее название «Abbey Road», едва ли могла пройти более гладко. Джон опоздал и не участвовал в записи «Here Comes The Sun», одной из двух ярких песен Джорджа, а вот когда играли «Something», уже отличился. Песню Пола «Maxwell’s Silver Hammer» он счел слащавой и потому невзлюбил. А Пол, улучшив «Come Together» Джона своим потрясающим басовым риффом, гадал, не обвинят ли его коллегу в плагиате стихов — как потом и вышло[127]. Но то были будничные споры, рабочие вопросы, как всегда бывает на сессиях, и никаких серьезных поводов для ссор. Реальная проблема заключалась в том, что даже с песней Ринго «Octopus’s Garden» и творением Джона «I Want You (She’s So Heavy)», страстным блюзовым пеаном, посвященным Йоко, у Beatles не хватало песен, чтобы заполнить обе стороны 12-дюймовой грампластинки.

И тут Джордж Мартин вошел в свою стихию, устроил Джону и Полу мозговой штурм и велел достать из закромов памяти любые незавершенные песни, собрать их вместе и создать непрерывный двадцатиминутный отрезок. Пол принял вызов и быстро явил на свет «Golden Slumbers», «She Came In Through The Bathroom Window», «You Never Give Me Your Money» и «Carry That Weight». Джон за это время, с куда меньшим восторгом, откопал «Mean Mr. Mustard» и «Polythene Pam», на которых пел с нарочитым ливерпульским акцентом и использовал неподражаемые ливерпульские фразочки вроде: «You could say she was attractively built»[128].

«Это про мифическую ливерпульскую проститутку. Идет на охоту в килте и ботфортах. Ну, вся такая разодетая шлюха, — так он описал это мне, прежде чем мимоходом, и довольно несправедливо, облить грязью все попурри. — То были просто куски песен, про которые мы давно забыли, — и лучше бы никто про них и не вспоминал». Но без них не было бы пластинки.

В тот год, когда он разошелся с Синтией, Джон любил говорить, что они с Йоко живут на чемоданах. Да, какое-то время они точно были как цирк шапито, что курсировал от Кенвуда до Монтегю-сквер, пока наконец не остановился в доме Ринго, неподалеку от Кенвуда — ударник с семьей переехал в дом побольше в графстве Суррей. Впрочем, уже был почти готов Титтенхёрст-парк — поместье в Беркшире, которое Джон купил за 350 000 фунтов стерлингов, занятых у американских издателей в счет гонораров. Там уже можно было жить — тем, кого не напрягает неоконченная стройка. Наконец-то у них с Йоко был собственный дом. Джон рассчитывал, что сумеет обрести здесь уединение, в котором так нуждался, и да, строили его с размахом. Главный дом, возведенный еще в 1769 году, с более поздними пристройками в начале XIX века, элегантный, молочно-белый, стоял посреди частного парка площадью в семьдесят гектаров — с рощами, домиками и огромными, особо охраняемыми восточными деревьями. Если прежний дом Джона в поместье Сент-Джордж-Хилл, выстроенный в псевдотюдоровском стиле, был воплощением духа зажиточных предместий, то Титтенхёрст-парк являл собой настоящую, без подделок Англию периода Георгов и Регентства.

Эта тишь да благодать меньше чем в сорока милях от Лондона должна была идеально подойти эксцентричному миллионеру и его новой жене. Но несмотря на то, что большую часть двух следующих лет Джон и Йоко сносили стены, строили звукозаписывающую студию и выстилали весь дом белыми коврами, сотканными в Китае и купленными через универмаг Harrods, они так в нем и не осели. С двумя садовниками, экономкой и поваром, с двумя секретарями и Дэном Рихтером, старым приятелем Йоко, они могли иметь все что душе угодно и воплотить в жизнь любые свои проекты и прихоти. Мимолетный каприз — и им даже вырыли на территории парка озеро, выровняв дно каучуком и запустив туда рыбу. Но рыба умерла, и так же умер их вспыхнувший энтузиазм.

Не помогло и то, что с самого начала Джон и Йоко снова подсели на героин, а Дэн Рихтер, сам героиновый наркоман, время от времени выступал в роли их курьера. В своих мемуарах он признал, что оставлял для них немного у дверей спальни. Когда Джон пребывал в паршивом и страдальческом настроении, то в своей страсти к наркотикам он иногда винил других битлов — за ту боль, которую они своим отношением к Йоко причинили и ему, и ей. Но то было лишь оправдание. Правда крылась в его увлекающейся личности. Ему нравилось то, что с ним сотворяли наркотики. «Я закурил в пятнадцать, хотя и ненавидел этот запах, — сказал он мне однажды в Титтенхёрст-парке. — И тогда же я начал пить. Потом, на гастролях или на концертах в Гамбурге, подмешивал что-нибудь в табак и запивал бухлом таблетки». Позже появились другие наркотики. В его мире такое едва ли было необычно.