Быть Джоном Ленноном

Джон бросил. Вот просто бросил, и все. Нет, студент мог бросить колледж ради рок-н-ролльной группы. Это было бы модно. Но Джон перевернул все с ног на голову. Он бросил рок-н-ролл и свои две дюжины гитар ради дома и роли отца. Доктор Уинстон О’Буги, как он эксцентрично называл себя в дни «потерянного уик-энда», был изгнан, и ему на смену явился воскресший из пепла тандем Джон-и-Йоко. Леннон снова все изменил, снова начал с нуля и даже говорил о своей жизни до «Дакоты» как о «предыдущем воплощении». И естественно, вместе с новой жизнью его в самом скором времени ждали и новые безумства.

«Дорогой Рэй, — писала мне Йоко на открытке весной 1975 года. — Вам будет непросто это осознать… Джон и Йоко не просто снова вместе, у них родится малыш — в октябре!»

Это был сюрприз… и в том числе для Джона. Два года тому назад, на одной из редких встреч с Синтией, он сказал ей, что сомневается в своей способности снова стать отцом, ибо обилие наркотиков, которыми он так наслаждался, сделало его бесплодным. Оказалось, он ошибался. Но у Йоко проблемы были.

«У нее было слишком много выкидышей, — объяснит позже Джон. — В дни ее юности противозачаточных таблеток еще не было, оттого и столько выкидышей с абортами. У нее живот был, наверно, как лондонские сады Кью, — живого места не было… Но один китайский акупунктурщик в Сан-Франциско сказал: «Вы вести себя хорошо, не принимать наркотик, правильно кушать, не пить… И у вас быть ребенок…»»

Йоко облекла зачатие в романтический фантик. «Когда Джон вернулся, у нас был восхитительный секс, и я забеременела», — улыбалась она интервьюеру, а Джон уверенно называл дату — 6 февраля, через шесть дней после того, как он оставил Мэй. Как и его отец, он тоже был уверен, что знает точный момент начала жизни сына.

Спустя годы Йоко признает, что изначально не была уверена, хочет ли в свои сорок два ребенка, и подумывала об очередном аборте, — но решила не прерывать беременность, только когда увидела, насколько сильно Джон хочет снова стать отцом.

А он был в восторге. Он работал над песнями к новой пластинке и довел ее почти до середины, но, когда беременность подтвердилась, отложил их в сторону. С Джулианом он почти не почувствовал, что значит быть отцом, — рождение сына пришлось на разгар битломании. «Я уже потерял одну семью, а что я сделал? «Сержанта Пеппера»?» — пренебрежительно писал он о знаменитейшей пластинке Beatles. На этот раз все будет иначе. «Я благословлен, мне дали второй шанс», — говорил он. Никаких внешних обязательств у него не было, и Леннон бросился в отцовство с тем же пылом, какой охватывал его всегда, когда он начинал новый проект. А этот проект подразумевал, как предписывала Йоко, очищение тела от алкоголя и переход на макробиотическую диету, а также — отказ от гитары. Возникнет острая потребность припомнить, что такое рок-н-ролл, так место найдется — «черная комната» «Дакоты», где Джон хранил свой музыкальный автомат, набитый рок-н-ролльными пластинками. Впрочем, особо ему это не требовалось. Он отменил свою подписку на журнал Billboard и уже не пытался идти в ногу с поп-чартами, хотя и следил за творчеством Bee Gees, Боуи и Элтоном Джоном, а радио на кухне настроил на попсовую волну. Впрочем, именно на тех частотах он мог иногда услышать битлов.

Он вел дневник, пока был с Мэй, вдали от Йоко, — писал о своей повседневной жизни, когда «просыпался в незнакомых местах или читал в газетах о своих странных поступках, половину которых и правда совершал, а половину — никогда». Теперь они с Йоко торжественно сожгли этот дневник, вновь подтвердив свои брачные обеты, и Леннон, начавший жизнь с нуля в ожидании рождения ребенка, завел новый, болезненно личный дневник, где отмечал все, что делал или думал каждый день. Он писал, как часто желает, чтобы вся их слава исчезла в один миг, — и они могли «наслаждаться по-настоящему частной жизнью». Но он знал, что это тщетное желание, — и, безусловно, пользовался финансовыми преимуществами мировой славы. Пользовалась ими и Йоко, причем в еще большей степени. Однако он сделал все, чтобы не давать интервью следующие четыре года.

Он всегда любил писать письма, и теперь, лишившись публики, писал их десятками (точнее, печатал на машинке, ибо беспокоился, что его почерк не разобрать) — родным и друзьям, оставшимся дома, в Великобритании. В основном это была веселая болтовня, но в некоторых письмах Джон Леннон раскрывался совершенно с иной стороны, отличной от его недавнего образа для широкой публики. Он проявлял внимание к родным, просил их переслать ему свои последние фотографии и снимки их детей, а еще упрашивал Мими прислать ему старый школьный галстук. Да, он любил говорить, что оставил прошлое позади, что только настоящее и будущее имеют значение, но детство не покидало его никогда.