Быть Джоном Ленноном

Нил все передал, но Фредди не хотел примиряться. И не хотел иметь ничего общего с сыном. В этом была своя ирония. Фредди считал, что Джон его бросил.

А в начале 1976 года в Apple позвонила Полина. У Фредди нашли рак желудка. Теперь тот снова хотел поговорить с сыном. На следующий день Джон позвонил отцу в больницу, и они помирились. Не зная, насколько болен отец, Джон сказал, что с нетерпением ждет, когда тому станет лучше и он приедет в Нью-Йорк. Но спустя несколько недель после операции Фредди умер.

Помимо Полины на похоронах Фредди был только один человек — тот самый журналист, который убедил его записать песню. Он вспоминал, как доставили букет цветов, размером больше самой могилы, — «от Джона, Йоко и Шона».

Прошло несколько дней, и Полина отправила Джону неизданную автобиографию Фредди, где тот излагал свою версию событий, предшествовавших его исчезновению, — «дезертирству» от пятилетнего сына, как об этом всегда говорила Мими. Фредди писал, что виноват не во всем. Наверное, Джон уже и сам это понял.

По совету Леона Уайлдса, адвоката, Джон весь год «полировал» свой образ, с энтузиазмом принимал участие в благотворительных мероприятиях и даже спел «Imagine» на сцене в телевизионном трибьюте, чтобы почтить Лью Грэйда, председателя совета директоров ATV Music, чья компания теперь владела Northern Songs. Это сработало. После прослушки телефонов, после федеральной слежки, выступлений в суде, заявлений, апелляций, отсрочек и показаний знаменитых свидетелей, 27 июля 1976 года долгая борьба с визовыми проблемами наконец завершилась — в Нью-Йорке, в небольшом кабинете на четырнадцатом этаже Службы иммиграции и натурализации. Джон победил — или, по крайней мере, победила его команда юристов. Теперь он мог подать заявку на грин-карту. Его пребыванию в Соединенных Штатах ничто не угрожало.

«Как прекрасно снова стать законопослушным», — с улыбкой сказал Джон перед лицом журналистов и телекамер, выходя из здания. Но в тот миг, когда он наконец-то обрел безопасность в США, он не смог удержаться — и бросил последний камешек сарказма в огород своих былых мучителей: «И я хотел бы поблагодарить Иммиграционную службу за то, что они наконец прозрели и увидели свет». Это был истинный Джон Леннон. Последнее слово всегда должно было остаться за ним.

62. «Желание творить меня не покидало»

За четыре следующих года — ну, большую их часть — Джона редко видели в свете. Да что там в свете, его и старые друзья-то не видели. Йоко проводила все больше времени в офисе, вела бизнес, а он, в теории, должен был приглядывать за Шоном. Да, он любил проводить время с ребенком, но, когда чувствовал, что это слишком тяжело, отдавал того гувернантке, которую наняла Йоко, и прятался в спальне, где читал и смотрел телевизор. Это было не в новинку: он всю свою жизнь любил целыми днями сидеть в спальне — что-то корябал, рисовал комиксы, писал рассказики или тексты песен, а иногда тихонько по старинке покуривал марихуану. Так он писал в письме Дереку Тейлору: «Сам пару лет решал, быть или не быть… Тоска зеленая. Все спрашиваю себя: сколько там слабых долей…» В новинку было то, что он редко отваживался отходить далеко от дома, разве что гулял по кварталу до японского ресторана или до кофейни La Fortuna на Коламбус-авеню. Для человека, каждый день которого прежде был заполнен до предела, этот «анабиоз» — как выразился его ассистент в «Дакоте» Фред Симен, когда рассказывал о новом образе жизни своего босса, — был непостижим. И еще он вгонял Джона в депрессию.

Бизнес его утомлял, но теперь, когда Йоко из своего офиса управляла всеми и каждым, все непрестанно крутились, вертелись, сновали вокруг… Апартаменты в «Дакоте» — а их теперь было несколько — стали центром всех его интересов: домашних, рабочих, денежных… За внимание его жены, ловя каждое ее слово, бились повара, массажисты, уборщики, акупунктурщики, бухгалтеры, юристы, строители, экстрасенсы, дизайнеры интерьеров, арт-дилеры и декораторы, а также телохранитель Шона (но не Джона).

Однако Йоко была не только управителем дел Джона. Казалось, она видела себя в роли его опекуна и стража, и за год по его возвращении стала разводным мостом меж ним и внешним миром, а потому теперь, усадив за коммутатор телефонистку — фильтровать звонки и переводить их ей, а не мужу, — именно она решала, с кем Леннон хотел говорить, а с кем не хотел.