20. «Я к Брайану был ближе всех — насколько это возможно с тайным геем, когда поди пойми, чем он там занят на стороне»
В Лондон они поехали под Новый год. Нил даже фургон нанял под такое дело, и они отправились на юг: двести миль загруженных извилистых дорог, круговые развязки, светофоры… да еще ко всему в снегопад. Где-то в центральных графствах они заблудились и до своего отеля на Рассел-сквер в лондонском Блумсбери добрались только в девять вечера. Брайан поехал на поезде, в вагоне класса люкс, но битлам пришлось тащить с собой инструменты и усилители, так что поезд отпадал. Впрочем, на фургон Брайан раскошелился. Как вспоминал Джон, они до смерти боялись предстоящего прослушивания, а еще они очень хотели есть. И потому, снова ломанувшись через метель, они с Брайаном пошли в ресторан, но их быстро попросили уйти, когда они слишком шумно жаловались на дороговизну супа. Брайана их поведение, наверное, смутило.
Невозможно выразить, сколь странным и все же манящим казался битлам Лондон в ту ночь. Всю жизнь им говорили: все происходит в Лондоне. И теперь эта маленькая музыкальная банда, настолько уверенная в себе в Ливерпуле, чувствовала неловкость и благоговейный трепет: все понимали, что они здесь чужие, но отчаянно надеялись, что вскоре все изменится.
Наконец отыскав в Сохо хоть какую-то еду, которую они могли себе позволить, они спустились по Чаринг-Кросс-роуд и стали глазеть на витрину, на черные ботинки с пирамидальной пяткой. Обувь понравилась всем. То был магазин Anello & Davide, и они запомнили название, а потом отправились на Трафальгарскую площадь — праздновать Новый год и смотреть, как пьяные гуляки и отчаянные головы по ежегодной традиции купаются в фонтанах. В Ливерпуле такого никто не делал. Там и фонтанов-то таких не было.
Наутро они явились в Вест-Хэмпстед, к зданию Decca, подоставали из фургона усилители и потянули их в студию — лишь для того, чтобы услышать: а на кой вы их приволокли? Все оборудование — студийное! Брайан уже был там и немного нервничал: техники запаздывали. Да, в те дни Новый год еще не стал в Великобритании государственным праздником, но, видимо, команда Decca всю ночь опережала время.
Вся группа была на грани. Джордж позже говорил, что во время записи его отвлекал этот отвратный красный свет, а Пол, обычно столь уверенный на сцене, вдруг понял, что его голос дрожит от натуги. Джон впервые не циркачил и не отпускал шуточек. Он был предельно собран, как и всегда в напряженные моменты, и даже шикнул на Брайана, когда ему вдруг показалось, что менеджер вмешивается в их игру.
И они приступили к делу, так профессионально, как только могли. По простоте своей они не понимали, что совершили огромную ошибку еще до того, как покинули Ливерпуль. Брайан обладал массой достоинств. Он распечатал для Нила аккуратные, точные, почти военные указания насчет того, куда ехать, где они будут играть и в какое именно время; он даже предложил битлам срезать с гитарных струн неопрятные «усики». Но Брайан не был рокером. Он был почитателем Сибелиуса и завсегдатаем филармонии. И то, что он предложил им сыграть на прослушивании несколько песен из репертуара, включив для разнообразия и комедийные элементы, продемонстрировало только одно: его наивность.
«The Sheik of Araby», комическая интерлюдия, когда Джордж пел, а Джон дурачился на сцене, могла позабавить толпу в клубе «Кэверн» — ибо стоило прозвучать песне «Money», и Леннон вновь обретал голос, — но на записи это не сработало. И не сработали ни «Three Cool Cats», ни приятная нотка «латино» — «Bésame Mucho». Да и весь их репертуар на пробах — а записано было 15 песен — почти наполовину состоял из проходных легких песенок.
Это были не те
«Хватит ли им? — гадал Джон, когда сессия завершилась. — Звучим как-то неестественно». Он опять волновался. Неуверенность в собственных силах напоминала о себе.