Быть Джоном Ленноном

Джон разъярился. Может быть, Брайан Эпстайн и потратил все выходные на подписание контрактов, что позволяли лепить рисунки с битлами на всю сувенирку — контейнеры для завтраков, футболки, обувь, жвачку, конфеты, игрушечные гитары и плюшевых мишек… Но битлы вам — не плюшевые мишки! «Мы шли мимо них, а они нас все лапали… — вспоминал Джон. — Потом какое-то тупое животное отстригло волосы Ринго. И я свалил оттуда… я материл их всех».

Леди Ормсби-Гор извинилась еще до их отъезда. То была не ее вина. Все были слишком взволнованы. Но бальный зал заполонили журналисты, ставшие свитой Beatles, и на следующий день о скандале не могли не написать газеты по обе стороны Атлантики. Конечно, нашлись умники, обвинившие Джона в том, что он был груб с послом. Но подавляющее большинство сочувствовало ему и битлам.

То были шестидесятые. Времена изменились.

29. ««A Hard Day’s Night» — комикс по мотивам реальных событий… Но на самом деле было гораздо труднее…»

Когда по прошествии двух недель Beatles вернулись домой из Америки в аэропорт Хитроу, их встретили так, как не встречали еще никого. Их ждали тысячи фанатов. Репортеры писали обо всем, что они делали, пока были в отъезде, — концерты в Карнеги-холле, пляжный отдых во Флориде, где — конечно же под прицелом множества фотокамер — они посетили Мухаммеда Али в его тренировочном лагере… Но теперь пора было возвращаться к работе.

Еще перед Рождеством Брайан заключил соглашение с Уолтером Шенсоном — американским кинопродюсером, жившим в Британии, — о том, что Beatles снимутся в короткометражном фильме, где будут звучать их песни. Финансовая сделка, на которую согласился Брайан, была ужасна: Beatles не получали роялти от фильма, который даже сейчас, больше полувека спустя, все еще приносит доход. Большая ошибка.

Брайан, однако, имел другие положительные качества, и одним из них был стиль. Он не хотел, чтобы это был просто очередной ужасный поп-фильм с клишированным сценарием, и для пущей уверенности написать полудокументальный сценарий о самих битлах попросили драматурга из Ливерпуля, лауреата многих премий Алана Оуэна. Кроме того, режиссером фильма должен был стать эксцентричный американец, переехавший в Англию, Дик Лестер. С самого начала Лестер получил бонусные баллы в глазах Джона, узнавшего, что тот был режиссером «Шоу дураков».

Задача Beatles теперь состояла в том, чтобы поскорее записать шесть новых песен — тогда в начале марта можно будет приступить к съемкам. Так что через три дня после выхода из самолета они вернулись на Эбби-роуд. «Нам удалось написать пару песен, пока мы были в Париже, а еще три были завершены в Майами, пока мы нежились на солнце в Майами-Бич», — объяснил Джон. Скорость, с которой Леннон и Маккартни могли создавать отличные новые песни, непрестанно поражала.

Первая песня, которую они записали, была даже не для фильма, поскольку Джордж Мартин также требовал материал для их следующего сингла. Это была «You Can’t Do That», и позже станет ясно, что это одна из первых исповедальных песен Джона — в ней идет речь о его приступах ревности.

«I can’t help my feelings I go out of my mind»[56], — с болью пел он, и Синтия узнала бы в этом что-то из эпохи начала их романа в Художественном колледже. Он очень гордился этой песней и ввел ее в репертуар, как только Beatles снова отправились в тур. «Моя первая попытка стать Уилсоном Пикеттом, — говорил он мне, — но она пошла на вторую сторону. «Can’t Buy Me Love» вышла чертовски хорошей». То была песня Пола.

За пять дней Beatles записали восемь новых дорожек, в том числе и классику — Пол сочинил «And I Love Her», Джон исполнил «If I Fell», «I Call You Name» (еще одну из его любимых), а затем, в конце съемок, заглавную песню фильма. И именно тогда соперничество Леннона и Маккартни проявилось во всей красе.

Ринго был знаменит своими оговорками и часто смешил всех репликами вроде «А вот и вечер трудного дня» — это когда они наконец завершали работу. А затем, однажды вечером, после съемок, Дик Лестер спросил у Джона — может, так и назвать фильм? «A Hard Day’s Night»[57]?

Джон в дальнейших поощрениях не нуждался, но он знал, что должен опередить Пола. Он сразу отправился домой, начал работать над заглавной песней и уже наутро представил ее остальным. Она почти идеально накладывалась на вступительные титры фильма — и стала абсолютно идеальной, когда Джордж Харрисон, уже в студии, сыграл расширенный вступительный аккорд, который вскоре эхом разлетится по миру. «Музыканты называют это «аккорд фа мажор с большой ноной», — объяснил мне позже Пол. — Стоит только услышать, и все понимают, что будет дальше».