Быть Лолитой

Он посмеялся, когда я сделала первый глоток, и заверил, что будет лучше, если я больше выпью. Поэтому я пила, стараясь не отставать от него и его Джинанаса, напитка Гумберта из «Лолиты», как он мне напомнил. Я до сих пор не дочитала книгу. Он сказал мне, что пьет этот напиток специально, в честь меня и него, и нас. Эта будет одна из последних фраз, которые я отчетливо слышала, прежде чем «Космополитен» сработает и ударит мне в голову, он будет держать свой стакан в руке и стукнет по краю моего бокала. «За нас», – и скажет, чтобы я сделала еще глоток. Он продолжал делать мне «Космо», а потом в какой‑то момент я уже была без одежды, и лишь мое шикарное нижнее белье спасало меня от моего страха. Он, кажется, не был впечатлен моей покупкой из Victoria’s Secret. В какой-то момент между напитками я забыла, как все началось, и забыла наш первый поцелуй.

Он спросил, хочу ли пойти в его спальню. Я сказала, что буду через минуту, и зашла в ванную. Села на край ванны, ощущая холодный кафель босыми ступнями (куда делись мои туфли?) и пытаясь сдержать рвоту. Все шло совсем не так, как должно было, совсем не походило на романтический вечер. Очевидно, это моя вина. Я открыла окно над ванной, вдыхая соленую ночь. Я все еще могу все исправить. Уставилась на себя в полупрозрачном нижнем белье в зеркале.

Я знала, чего ожидать; он сказал мне, заставил меня сказать ему несколько месяцев назад. Написал все в записке во время урока, передал мне ее через стол. Сказал, какого размера его член. «Ты с этим справишься?» Я сделала глубокий вдох.

Я зашла в его спальню, он сидел на кровати, из-под одеяла виднелась его волосатая грудь. Он писал что-то в записной книжке, но увидев меня, отложил ручку. Почти год спустя я найду этот клочок бумаги и все остальное в его коробке, где он хранил, я знала, все наши письма и вещественные доказательства того, что все случилось на самом деле, и оставлю свой ключ на его прикроватной тумбочке. Листы тетрадей, строчки о «страстном желании» и «ожидании нашего навсегда», как мое нижнее белье было подарком и что он «не может дождаться, когда увидит, что под упаковкой».

Я ни разу до этого не лежала в полноразмерной кровати с кем-то. Это оказалось совсем иначе – парни, с которыми я спала прежде, были тощими, одинаково мягкими, без волос на груди и всегда спрашивали, все ли в порядке, не больно ли мне: «Ты уверена? Все хорошо?» Всегда темнота, всегда момент, в углу подвала их мачехи. Они были мальчишками, я была девчонкой. Их руки крепко сжимали мои, они говорили, как сильно любят меня, когда извинялись, что все произошло слишком быстро. Они никогда не напирали на меня.

С учителем секс оказался иным. В пьяном тумане он дергал меня, и я издавала сдавленные звуки, будто мне было больно, а мне и правда было, но он не спрашивал и не знал. Я позволила ему причинять мне боль. Во мне было столько напускной храбрости перед этим, я говорила ему, что знаю, что делаю. Но теперь я была пьяной. Ни разу в жизни не напивалась так. Развернулась. Легла как тряпичная кукла, а он раздвинул мои ноги шире. А потом все закончилось. Он был в поту, надо мной, поцеловал меня в щеку и в шею, запустив руку мне в волосы. Слез с меня, положил руку на мою голую грудь и сказал, что любит меня. А потом захрапел. Я лежала рядом с ним, долго не засыпая. И даже когда не двигалась, комната качалась. Я не знала, где мое нижнее белье. Не знала, что в ту ночь было все, чем будут наши отношения и чем не будут. Не понимала, что произошло, думала, что все будет совсем иначе. Так сильно и долго мечтала об этом.

Я должна была смириться с фактом: это, со всеми отличиями от моей фантазии, и было тем, чего я хотела.

Часть 2 Плен

Если бы это была волшебная сказка, на этом бы моя история закончилась. Я не только нашла своего принца, учителя, но он и спас меня, защитил от себя самой и моего одиночества. За последний учебный год я доказала, что особенная, что достойна его заботы. Я, теперь восемнадцатилетняя, была достойна риска, на который он пошел (риск потерять работу), чтобы любить меня. Под пером другого писателя, может, Льюиса Кэрролла, братьев Гримм или даже Набокова, в этой части было бы красивое описание того, чем все заканчивается, медленное угасание в темноту, где темнота стала бы метафорой. (Чего? Мира, который изменился от любви к мужчине? Любви настолько сильной, что она затмевает всякий свет?) На этом должен был быть мой счастливый конец.

Оглядываясь назад, я вижу, что здесь повествование обрывается. Это часть моей истории, где, будучи взрослым человеком, я вижу, как ненужная, одержимая влюбленность школьной девчонки превратилась в нечто куда более темное и куда более опасное. Это часть, где все пошло настолько неправильно, что я, как девочка, не могла такого предвидеть. Это часть истории, которую даже спустя двадцать лет я ненавижу. Здесь нет волшебства.

1