Быть Лолитой

Я проснулась одна в кровати учителя. Впервые увидела его комнату при дневном свете. Его черная, пушистая кошка, с подобающим ей именем Герцогиня, спала, свернувшись клубком на его подушке. Я учуяла запах кофе. Но пахло чем-то еще – кленовым сиропом? Учитель готовит мне завтрак?

Кошка недовольно глянула на меня, когда я села. Никогда раньше не просыпалась голой. Нигде. Ни разу. Видела такое по телевизору, девушка всегда прикрывалась простыней, будто Ариэль из «Русалочки». Я потянула за край простыни, и ее величество на меня зашипела. Однако я заполучила свой наряд. Простыня тащилась по полу позади, когда я зашла в ванную и проверила макияж перед зеркалом (все размазалось, я была точно енот, поэтому нанесла побольше тонального крема и блеска для губ), расчесала пальцами волосы, почистила зубы. Я хотела выглядеть растрепанной, но все равно вызывающей желание трахнуть. Как будто все просто. Как будто я не прикладывала усилий. Да-да, каждое утро просыпаюсь такой красивой, могу подтвердить. В этом вся я. Каждый день я…

Учитель открыл дверь ванной, столкнувшись со мной.

– Привет, – я попыталась похлопать ресницами. Подол моего платья из простыни сморщился между дверью и шкафчиком. – Как спалось? – попыталась мурлыкать и протянула руку, которая не сжимала простыню вокруг талии, но он поймал мою ладонь на полпути.

С опозданием я поняла, что он сделал это не с добротой.

– Какого черта ты сделала с простыней? – прошипел он, сжав мою руку достаточно сильно, чтобы мне стало больно. Я уставилась на свое импровизированное платье.

– Я не знаю, где вся моя одежда, так что…

– Не с этой, – он завел меня обратно в спальню, – а этой! – и указал на кровать.

Отпустил меня, и я подошла ближе к кровати. Следы черной туши для ресниц в двух местах, примерно на том же расстоянии, что и мои глаза, красовались на белой наволочке. Но хуже оказалось то, что на белоснежной простыне, примерно на расстоянии посередине между моей головой и ногами, виднелось маленькое, но яркое красное пятно. «Твою мать».

– О, – все, что я смогла из себя выдавить, кутаясь в чистую простыню, подбирая тянущийся за мной край и пытаясь осмыслить свою ошибку. – Я все исправлю, нужно только мыло и холодная вода и…

Он снова схватил меня за руку.

– Ты сказала, что не девственница, Элиссон.

– Нет, я рассказывала тебе про…

– Тогда почему у тебя шла кровь? – он притянул меня к себе, но совсем не так как прошлой ночью. Это не был момент радости, мы были не в Древней Греции, где почитали девственниц весталок и поклонялись богине Гестии за ее непорочность, здесь все совсем по-другому.

Лишь годы спустя я пойму, что та боль во время секса не имела отношения к неопытности, а была по причине жестокости партнера. У меня шла кровь после секса с учителем, потому что я была ребенком. Я с трудом дотягивала до ста десяти фунтов[15], до этого была лишь с юными парнями, все мы были детьми. Мне восемнадцать, но это не имеет значения, я все еще во всех смыслах подросток. Учитель же явно нет. Со стороны Ника не исходило ни страха, ни нежности, в его отношении ко мне не было осторожности, к которой я привыкла. До этого секс всегда граничил со страхом – быть пойманным, причинить боль, как эмоциональную, так и физическую, страхом последствий или сожалений. Но мое тело просто оказалось не готово к такой силе, к агрессии взрослого секса. В восемнадцать я не понимала свое тело. Я стыдилась его. Не осознавала, что оно ведет себя именно так, как должно, выглядит именно так, как должно, что меня можно и нужно принимать такой, какая я есть. В восемнадцать я не понимала ничего из этого.

В тот момент я пыталась как-то все осмыслить, и единственное объяснение, к которому пришла, было в том, что иногда после секса бывает немного крови, что иногда это немножко больно и что я сожалею об этом – но он только больше злился. Он согнал Герцогиню и сдернул простыню с кровати. Я стояла посреди его комнаты, широко раскрыв глаза, наблюдая за его гневом, как будто меня заколдовали и я стала немой, однако я поклялась ему, что говорю правду, стоя в простыне, сказала, что не врала, что я точно, точно, несколько раз не девственница, что это правда, он читал об этом сам, но все равно он злился.

Размахивая белой простыней, точно флагом, учитель начал кричать о том, что Чарли занимался растлением, а вовсе не Гумберт, который занимался растением, и что он не должен был стать моим первым любовником, пока я стояла и слушала. Я знала, что он кричит что-то из «Лолиты», но не могла быстро сообразить. «Он ругается из-за «Лолиты» сейчас?»