«Быть может за хребтом Кавказа»

Размышляя же над двумя «нашими» текстами, конечно, заметим некоторые обороты, литературно продуманные, умение Грибоедова неожиданно возвысить тон сухого официального документа (Обресков «приведет дела к окончанию со славою для себя и с пользою для государства»). Вместе с тем вежливой иронией звучат смелые строки относительно столичных проектов («принимая их в руководство», «коль скоро обстоятельства… потребуют некоторых отмен против наставлений, мне данных»): нам, мол, здесь, на Кавказе, много виднее, чем вам, в Петербурге! Теперь, зная, кто сочинял эти строки, мы ощущаем, что я генерала Паскевича — это скорее я надворного советника Грибоедова, второе я, ибо кому же, как не Грибоедову, определять влияние «непредвидимых обстоятельств и местных соображений»…

Но это еще не все, что может рассказать грибоедовский черновик. Мирные переговоры с персами как будто ведет высокий чиновник, действительный статский советник Обресков; при нем еще два чиновника — но только не Грибоедов, который состоит при Паскевиче. Действительно, именно Обресков будет главной после Паскевича дипломатической персоной на переговорах и получит после заключения мира высшие награды, чин тайного советника; столь важные особы часто похищают славу своих подчиненных, которые обеспечили всю операцию.

Однако здесь будет все иначе…

Принц Аббас-Мирза настоял на подписании Туркманчайского мирного договора не 9 февраля 1828 г., а 10-го — так советовали его астрологи, определившие более благоприятный день. Кажется, особенно хорошо складывалась в ту зиму звездная карта для Грибоедова. Он действительно был главной фигурой в Туркманчае (Обресков скучал, торопился к невесте)^[16]. Грибоедов отверг хитрые попытки англичан принять участие в переговорах (интриги Ост-Индской компании); именно он выдвинул идею уплаты Ираном половины контрибуции до окончательного подписания договора; его рукою писан документ «На память» (опубликованный С. В. Шостаковичем), где находим интереснейшие строки о народных движениях, бунтах, которых боялись обе стороны: Грибоедов советует «угрожать им бунтом за бунт, который они у нас возбудили. […] Довольно того, что мы не прибегнем к возмутительным средствам и по заключению мира скажем им, что это верное орудие мы имели в руках наших, но против их не обратили» [Шостакович, с. 145].

Эти строки и сегодня страшно читать. Бунт, который «они возбудили», — это те сравнительно небольшие вспышки, которые царь был склонен объяснить жестокостью Ермолова; другой же бунт произойдет через год, в смертный час для Грибоедова…

Но впереди целый год. Паскевич отправляет мирный трактат в столицу, и хотя привезший благую весть Грибоедов получит меньше червонцев, чем Обресков (не говоря о самом Паскевиче), но зато — максимум славы и признания. Четыре года назад он триумфально въезжал в столицы со своей комедией, теперь — с Туркманчайским миром. Что договор его рук дело, не отрицал никто; Грибоедова, чиновника не очень важного (на три ранга ниже Обрескова), в столице не обошли; причина понятна и единственна — Паскевич…

Грибоедов из Петербурга докладывает генералу: «Государю угодно меня пожаловать 4 тысячи червонцами, Анною с бриллиантами и чином статского советника. — А Вы!!! — Граф Ериванский и с миллионом. Конечно, Вы честь принесли началу нынешнего царствования. Но воля ваша, награда необыкновенная. Это отзывается Рымникским и тем временем, когда всякий русский подвиг умели выставить в настоящем блеске. Нынче нет Державина лиры, но дух Екатерины царит над столицею Севера […] Голова кругом идет, я сделался важен, Ваше сиятельство вдали, а я обращаюсь в атмосфере всяких великолепий» [Дела и дни, кн. II, с. 62–63].

Счастливые месяцы

1827–1828 гг., Закавказье, Тифлис, Джелал-оглу, Туркманчай — не худшие грибоедовские месяцы; позже Лермонтов задумает, но не успеет написать роман «Из кавказской жизни, с Тифлисом при Ермолове, его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, персидской войной и катастрофой, среди которой погиб Грибоедов в Тегеране» (рассказ М. П. Глебова в передаче П. К. Мартьянова [Лерм. Восп., с. 443]).

«Не ожидай от меня стихов, — пишет Грибоедов Булгарину, — горцы, персияне, турки, дела управления, огромная переписка нынешнего моего начальника поглощают все мое внимание» [Гр., т. III, с. 199].

Кажется, сбылась мечта о настоящей деятельности: Грибоедов, еще не достигнув по гражданской линии генеральского чина, влияет на судьбы войны, Кавказа, может быть, России; его слово уже весит много — в Тифлисе помогает открыть газету, коммерческий банк, «рабочий дом»; своим авторитетом облегчает, чем может, положение осужденных декабристов: кроме ходатайства за попавших на Кавказ Добринского, Шереметева, Оржицкого, Петра и Павла Бестужевых, Грибоедов способствует переводу сюда из якутской ссылки другого товарища былых лет — Александра Бестужева; особенно горячо просит за отправленного в Сибирь ближайшего человека — Александра Одоевского. Вероятно, были и другие прошения, о которых мы пока не знаем…