Быть мужчиной. Современная мужественность без насилия, доминирования и страха

Хитрость любого отца в таких обстоятельствах — оставаться рядом и ждать, потому что дети могут вернуться из темноты взрослой жизни. Мой отец поступил так, и я вернулся. Естественным образом наши новые отношения сводились в основном к разговорам о спорте в пабе, но со временем мы начали говорить и о семье. О его деде, который был, как я понял, крепостным у местного землевладельца; возможно, в этом причина моего беспокойства, которое я испытываю в присутствии высокопоставленных людей. Я слушал и о его отце, моем дедушке, работавшем в Халле кондуктором автобуса; у него, как выяснил отец, в городе была вторая семья, и ему пришлось пройти через развод во времена, когда никто не разводился. Хотя мы это никогда не обсуждали, это, безусловно, повлияло на моего отца: не совсем травма, скорее, осознание того, что в людях заключено больше, чем видно на первый взгляд. Каждый человек сложнее, чем кажется; просто обычно он этого не показывает. И ты сумеешь узнать об этом, лишь заговорив с ним. Я еще много чего могу поведать о своем старинном неприятеле — разговоре.

Я решил вернуться в «Мужской клуб Энди».

Свое возвращение я представлял в красках. Я сижу в круге, ожидая, когда до меня дойдет мяч, и ощущая наплыв эмоций. Ведущий спрашивает: «Есть ли что-нибудь, чем ты хотел бы поделиться?», и я сжимаю мяч. Словно видеокассету вставляют мне в голову, и вся моя жизнь несется в ускоренном темпе на внутреннем экране. Химические вещества и гормоны наполняют мою кровеносную систему. Датчики безопасности Стандартного Мужчины воют сиренами, полиция мужественности в моем сознании срочно выезжает на место, чтобы заткнуть мне рот, — и обнаруживает, что уже поздно.

Когда я был здесь в последний раз, — сказал бы я, — я не сумел признаться в том, что реально беспокоило меня. Теперь я собираюсь…

После паузы, во время которой все присутствующие затаили бы дыхание, я медленно, драматично поднял бы левую руку.

Моя рука деформирована. У меня на ней три пальца, а не… ну… как положено.

Мужчины смотрели бы на меня, но никто не был бы шокирован, все выразили бы лишь сочувственный интерес к тому, что я скажу дальше.

Это не очень-то ужасно — многие люди находятся в куда худшем положении, — произнес бы я весомо.

Проблема в том, что я прятал ее, засовывал в карман. То есть делал все возможное, чтобы затаиться, оставаться молчаливым и невидимым, не рискуя обнаружить свой дефект. И конечно, он пожирал меня изнутри — этот секрет, этот скрытый изъян. Если бы я поделился им, разобрался с собой, возможно, все пошло бы иначе. У меня, правда, и так все нормально: жизнь моя прекрасна, и боль мне причиняет не сама рука — ее причиняют годы молчаливых страданий из-за нее. Это полностью моя вина, и теперь я готов измениться.

После я позволю себе пустить одну слезинку в стиле Грегори Пека. И все закончится. Мужчины мне похлопают. И я успокоюсь, готовый двигаться дальше.

Я столько раз разыгрывал эту сцену в голове, что казалось, будто бы уже прошел через все это — и вроде ничего больше не нужно делать. Сентиментальность способна здорово путать мысли. Я рыдал на кухне, вспоминая опыт, которого у меня не было. Собственную смелость. В конце концов дошло до смешного, и я понял, что обязан пойти в «Мужской клуб Энди» — хотя бы посмотреть, что получится в действительности. Смогу ли я выступить так, как воображал, рассказать о своей руке группе других мужчин? Я должен это узнать.

Но пока я готовился к поездке, редкие упоминания о коронавирусе в СМИ переросли в нескончаемый репортаж о пандемии. По мере того как вирус распространялся от Китая к Европе, полки супермаркетов пустели. Я присоединился к обезумевшим папашам, охотящимся за припасами, — как в фильме о зомби. Все это казалось нереальным. Когда Италия закрылась, ежедневно фиксируя огромное количество смертей, не верилось, что это происходит. Поразительно, тогда мы думали, что беда обойдет нас стороной. Я не пошел в «Мужской клуб Энди». Я вообще никуда не пошел. И это продолжалось долго.

* * *