Быть мужчиной

Что вы хотите, чтобы я сказал, кричал он частенько. Я практик и человек земли, а для этого слова не очень-то нужны. Если б я не стал тем, чем стал, я бы, может быть, стал поэтом. Я их очень уважаю, поэтов, повторял он. Нам с ними приходится работать с тем, что есть, мне с когда-то богатой растительностью нашей страны, изрядная часть которой теперь на грани исчезновения, а им с нашим языком, у которого такая же судьба. Когда я был мальчиком, слов было гораздо больше, говорил он, но постепенно они вышли из употребления. История дошла до той точки, где язык движется назад; когда-нибудь мы вернемся к безмолвию, говорил он, а потом, будто чтобы подтвердить свою мысль, уходил сидеть на веранде и собирать в саду мрачное молчание. Но долго ему никогда молчать не удавалось. Рано или поздно оставшиеся слова все-таки вырывались из него на свободу.

Мы с ним оба родом были не из этой страны. Он все же был связан с ней больше, чем я, поскольку родился в столице, но мать его была родом из Карпатских гор, а отец из Лейпцига, и он вырос на заброшенных участках между мировыми языками — может, поэтому он и привязался к тому языку, хоть и мертвому, в котором были надлежащие имена для всего. И поскольку этот язык мертв, он никогда не меняется. Озеро есть озеро и всегда будет озером. Озеро не может однажды стать слепым глазом или могилой.

Однажды днем, когда мы в верхних садах рассматривали только что доставленные папоротники и орхидеи, по аллее императорских пальм, взметнув облако пыли, подъехала процессия из трех темных седанов с затемненными окнами и остановилась перед временным бюро управления парком. От вида этих машин, напоминавших темных хорьков среди зелени, у меня мурашки побежали по коже. Все четыре двери первой машины распахнулись, и вышли четверо мужчин в военной форме и темных очках в золотой оправе. Один из них постучал в дверь бюро, вошел и через несколько мгновений опять вышел. Потом открылись все четыре двери второй машины, и вышли еще четверо мужчин в форме, один из которых лениво махнул рукой в нашу сторону. Двери третьего седана не открывались. Может, вам нужно подойти к ним, спросил я. Да, ответил он, но так и остался стоять, и маленькая Aphelandra squarrosa дрожала у него на ладони. В конце концов они пришли, забрали его и увезли в третьем черном седане. Одна дверца этого седана открылась изнутри, и я помню, что, пока он стоял, глядя в темные внутренности салона, выражение лица у него было как у человека на краю пропасти, который одинаково боится упасть и броситься вниз.

Он подчинял себе природу, план за планом, набросок за наброском, клумбу за клумбой. Природа — это не венок из маргариток, это не корзина бутоньерок, говорил он обычно. Природа кусает руку, которая ее кормит. Но он никогда не пытался укротить природу, никогда не удалял ее когти и яд. Именно в этом был его секрет, отличавший его от всех остальных: он гнул природу, но не ломал ее. В этом был его гений и его погибель. Он позволил природе сохранить свою необузданность, и потом вдруг природа развернулась и свалила его с ног. Нет, не вдруг, конечно, — очень медленно, потихоньку, но результат все равно был тот же самый.

Я смотрел, как процессия машин уехала тем же путем, каким приехала, а потом, несмотря на потрясение, вернулся к работе — это же была моя работа, и состояла она просто в том, чтобы усердно ухаживать за хрупкими и уставшими растениями, которые приехали из самых разных краев, чтобы занять свое место в замечательном парке, спроектированном великим ботаником и ландшафтным архитектором, который научил людей видеть изысканную красоту растений своей родины. Той ночью, ярко-голубой весенней ночью, я поехал домой на велосипеде, принял ванну, а потом смотрел на то, как грязь, вращаясь, сливается в канализацию, где она вместе со всеми другими осадочными веществами пустится в медленный путь к морю, километр за километром беззвучно скользя по воде. Мне хотелось кому-то позвонить и рассказать, что случилось, но кому звонить? Я думал, что, возможно, больше никогда его не увижу, и когда я вспоминаю об этом сегодня, то понимаю, насколько был наивен и насколько не понимал, как действуют генералы.