Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония

«Для историка современности, конечно, интереснее всего молодежь. Именно поэтому хочется обратить внимание на выставку группы “Бытие”, которая как раз в эти дни заняла очень любопытное место между правым “Союзом” и левым “Миром искусства”. Для историка представляется очень примечательным, что молодежь не пошла ни туда, ни сюда. Студенты П.П. Кончаловского и И.И. Машкова нашли в себе мужество стать на собственные ноги в несколько выжидательную позицию. Уровень их мастерства, несомненно, высок. Снова предоставим критике разбираться в калибрах дарования и гадать о будущем. Мы констатируем очень важный для истории факт, что в наши дни нашлась группа молодежи, которая оказалась достаточно мужественной “против течения” вновь вскинуть знамя — классики. Потребность в старой форме, в искусстве, которое было бы эквивалентным хотя бы отчасти Рембрандту и Микеланджело — или Энгру, — разве не она же руководит теперь искусством Запада? Возникает вопрос, будет ли прежняя форма распространяться на западное искусство? Пример самого существования выставки “Бытие” с этой точки зрения — весьма показателен».[77]

Сидоров четко указывает на уникальную и нонконформистскую позицию группы, которая не поддерживает ни правых, ни левых художников, а, скорее, выражает свои убеждения, стоя «на собственных ногах», а в то время, когда искусство развивалось в одном-единственном направлении, такая позиция была одновременно мужественным и смелым выражением своих убеждений.

Семь месяцев спустя Сахаров и Бенатов покинули Россию. В следующем году Бенатов еще представил свои работы на второй выставке «Бытия». Сергей получил письмо от Сретенского, в котором тот описывал эту выставку как успешную «в идеологическом смысле» [78].

Сретенский, а затем и его жена Нина Стеншинская (1901–1988), также присоединившаяся к группе «Бытие», продолжали до конца своих дней работать в прогрессивном, слегка стилизованном стиле русского сезаннизма.

В пути

Сергей долго искал способа уехать из России, опасаясь снова быть мобилизованным в Красную армию. Он знал, что если будет арестован в третий раз, то его, скорее всего, расстреляют. Неопределенность того времени была невыносимой, аресты стали привычным делом, многие люди бесследно исчезали. По традиции, в самом начале карьеры молодые русские художники ездили учиться в Италию и Париж, и когда Леонардо Бенатов получил стипендию для учебы за границей, Сергей решил присоединиться к своему другу. Они отправились на юг в долгое и опасное путешествие по территории, где всего несколько месяцев назад вспыхнула гражданская война; там, на побережье Черного моря, находилась семья Бенатова. В августе 1922 года в Новороссийске они сели на турецкий корабль, направляясь прямо в Италию. В то время итальянские власти были весьма враждебно настроены против коммунистов, и друзей задержали, заподозрив в шпионаже в пользу русских. Чтобы доказать, что они художники, им пришлось сделать по несколько рисунков, которые отдали на суд местному аристократу и коллекционеру произведений искусства. Тот пришел в такой восторг, что пригласил молодых людей жить в своем замке[79].

Посетив художественные достопримечательности Италии, Сергей и Леонардо отправились в Берлин, где провели осень, занимаясь живописью и посещая галереи. Здесь они встретились со своей бывшей соученицей по студии Кончаловского, Евгенией Лурье, которая незадолго до этого вышла замуж за поэта Бориса Пастернака. Той осенью в Берлине состоялась Первая всероссийская художественная выставка русского искусства, где они увидели работы своих соотечественников и современников. В конце 1922 года друзья поехали в Париж, и оба обосновались там. Для Сергея вопрос о возвращении в Россию оставался открытым в течение многих лет: его мучили боль разлуки с родными, лишения эмиграции и неопределенность будущего, ожидавшего его в случае возвращения.

Сергей Семенович Сахаров, 1918

(РГАЛИ, фонд 680, оп. 4, ед. хр. 73 — «Личное дело

Сахарова Сергея Семеновича», 9 июля 1918, лист 3)

Сергей Сахаров. Автопортрет, 1918

Частная коллекция

Глава 2 Бытие, небытие и бездна

«В Петербурге стеклянные тротуары. Под ногой — яма…Привыкли модернисты ходить над бездной. Бездна — необходимое условие комфорта для петербургского литератора…Там ходят влюбляться над бездной, сидят в гостях над бездной, устраивают свою карьеру на бездне, ставят над бездной самовар. Ах, эта милая бездна!»[80]

Таково было состояние русских художников и писателей в первом десятилетии 20-го века. Сергея оно тоже коснулось. Вот как он сам пишет об этом:

«Я помню себя отлично: я был в житейской повседневности как все другие люди, но моментами я не ощущал под собою земли. Я видел ее моими глазами как обычно, тогда как в духе я носился над бездонной пропастью»[81].