Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония

«Я всегда понимал, что виденное нами небо, дивно голубое, не “стенка” вокруг Земли; что за пределами видимого лежит беспредельность космическая, непостижимая так же, как и видимое небо. Лежа на крыше моего ателье, я внимательно всматривался в небо, и оно странно приближалось ко мне, и так близко, как будто и меня уже охватывало собою. Но Тайны Своей не сообщало мне. О, я тогда страстно смотрел на все предметы, на все явления, и каждое явление, каждый предмет становились тайной. Как возможно, что простой в себе луч света разлагается на бесконечные нюансы и в целом создает картину, вечно живую, непрестанно изменяющуюся, хотя и сохраняет нечто единое?»[88]

Позднее он разработал особый оттенок серо-зелено-синего, который давал ощущение пространства и бесконечности, и использовал его для потолков в церквях, стремясь изобразить бескрайность неба и вечность. Следуя по стопам символистов, Сергей, в поисках вечного, читал их книги и посещал выставки, изучал их мысли.

«В те годы я читал о буддизме, йогах и другие мистические книги. И мне показалось, что Евангелие менее глубоко, чем другие учения. Мне подумалось, что Евангелие говорит: “Люби Бога и ближнего!” Я думал: “Это — психизм, тогда как другие учения говорили об Абсолюте Сверхличном”. Поскольку я очень любил молиться, эта молитва сохранила мою любовь ко Христу, то есть я не отверг старое. Но новое показалось мне более глубоким…Но так или иначе две вещи в то время доминировали: одна мысль — об Абсолюте Сверхличном, другая — о том, как человек может перейти грань маленькой короткой жизни.

То есть дух человека не принимает идеи смерти. Тогда огромное влияние на меня, я помню, имели слова Пушкина[89]:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит…»[90]

Пушкин, которого тоже мучили экзистенциальные вопросы, часто использовал метафоры лазурного и бездны в своих стихах. По словам Н.В. Гоголя, «в каждом слове (Пушкина) бездна пространства»[91].

Сергей также попал под влияние выразительного языка, присущего мистическому символизму Павла Флоренского[92], который разработал особые взгляды на искусство, в частности на синтетическое видение художника в создании вневременного, целостного портрета человека, и символически описывал его как мистическое древо жизни. И хотя, по-видимому, Сергей не встречался с Флоренским и у него не учился, но, тем не менее, в их мыслях[93] улавливается некоторое сходство, особенно относительно опыта со светом и тьмой. Флоренский, который был чрезвычайно ярким представителем Серебряного века, описывает сон, который он когда-то увидел:

«…беспросветная тьма, почти вещественногустая, окружала меня. Какие-то силы увлекли меня на край, и я почувствовал, что это — край бытия Божия, что вне его — абсолютное Ничто. Я хотел вскрикнуть, и — не мог. Я знал, что еще одно мгновение, и я буду извергнут во тьму внешнюю. Тьма начала вливаться во все существо мое. Само-сознание наполовину было утеряно, и я знал, что это — абсолютное, метафизическое уничтожение»[94].

Понятие внешней тьмы и попадание в пустоту небытия связано с собственным опытом Сергея. Вечное присутствие бездны и постоянное напоминание о смерти преследовали его. По его собственным словам:

«Вечное забвение, как угасание света сознания, наводило на меня ужас. Это состояние сокрушало меня; владело мной против моей воли. Совершавшееся вокруг меня навязчиво напоминало о неизбежности конца всемирной истории.

Видение бездны становилось всегда присущим, лишь по временам давая мне некоторый покой»[95].

Этот видение бездны не покидало Сергея до конца его дней. Со временем, когда жизнь его изменилась, оно как бы перешло в другие измерения, обретя, несмотря ни на что, новые удивительные значения и образы. Оно не отпускало его, словно выполняя обещание, напоминало о надежде, приоткрывая то, что лежит за пределами бытия.

Все современные художники откликались на тяжелые времена, углубляя свои попытки справиться с нестабильностью ситуации. Насилие, войны, страдания и муки давали толчок творчеству, поскольку в нем художники пытались найти выражение своих чувств и предложить какие-то решения.

Но для Сергея ситуация становилась все более бессмысленной и абсурдной.

«Когда же началась Первая мировая война (1914–1918), проблема вечности стала доминирующей в моем сознании. Вести о тысячах убиваемых на фронтах неповинных людей поставили меня вплотную пред зрелищем трагической действительности. Невозможно было примириться с тем, что множество молодых жизней насильственно прерывается, и при том с безумной жестокостью…И если волею злых властителей создаются подобные положения вещей, то где смысл нашего явления в мир? И я… зачем я родился? Ведь я только что начал входить в осознание себя человеком: внутри загорался огонь благих желаний, свойственного молодости искания совершенства, порывы к свету всеобъемлющего знания»[96].