Бытие. Творчество и жизнь архимандрита Софрония

«В дни молодости моей один русский artist-живописец, впоследствии ставший знаменитым, увлек меня идеей чистого творчества, склонив к абстрактному искусству. Два или три года я был жертвой сего увлечения, приведшего меня к моей первой, изнутри родившейся богословской мысли…К счастью, я понял, что мне, человеку, не дано творить “из ничто”, как творит единственно Бог. Было мне ясно из этого опыта, что всякое человеческое творчество обусловлено уже существующим. Я не мог создать ни одной такой линии, которой нигде никогда не существовало, или цвета. Абстрактная картина подобна набору оригинально звучащих слов, но никогда не выражающих целостной мысли. Мое творчество предстало мне как дезинтеграция бытия, падение в пустоту, в абсурд, возвращение в “ничто”, из которого мы вызваны творческим Актом Бога. Тогда отпал мой ум от бесплодной попытки сотворить нечто совершенно новое, и проблема творчества в моем сознании связалась с проблемой ПОЗНАНИЯ БЫТИЯ»[102].

Сергей, оставив путь абстракции, стремился выразить вечность, воспроизводя красоту природы. Теперь посредством творения он пытался достичь Творца. Его идея заключалась в том, что, копируя работу Творца, он мог приблизиться к Нему, поскольку уже начал воспринимать Его существование. Были даже моменты, когда он думал, что достиг своей цели:

«Бывало в прошлом, как живописец, я переживал ощущение торжества, победы: я “схватил” то, чего искал: я приблизился к выражению той красоты, что открывалась мне. Но быстро исчезал сей восторг: опять я терзался видением моих промахов»[103].

Однако искусство не давало отделаться от гнетущей мысли, что смерть отмечает печатью все вокруг, и это продолжало мучить его. Бывали моменты, когда у него словно вырастали крылья, но другие минуты, когда он в отчаянии хватался за голову, у него возникало ощущение, будто он прикасается к покойнику, а ведь он был еще молод и здоров. Медленно и постепенно он обратился к Богу своего детства и снова начал молиться.

Образ жизни над бездной до такой степени превратился в расхожий символ для русских модернистов, что они даже добавили к нему самовар из книги Андрея Белого, который, как он писал, над ней ставят… Позже, в совсем ином контексте, когда один отшельник как-то спросил отца Софрония о духовной жизни, тот посоветовал ему:

«Стойте на краю бездны, а когда станет невмоготу, отойдите от обрыва и налейте себе чашку чая» [104].

Сергей Сахаров. Дюны. Масло, начало 1920-х гг.

Картина погибла при пожаре

Глава 3 От бездны к познанию Бытия

«Иногда постигающие человека испытания ставят его в положение путника, пред которым неожиданно разверзлась бездна и в то же время нет путей к отступлению. О какой бездне говорим мы? Бездна мрака неведения и отчаяния осужденных на смерть»[105].

Вопросы Сергея о смерти, смертности и вечности были значительно усилены острыми страданиями, вызванными трагедией войны и революции и дальнейшей катастрофой гражданской войны. Сергею казалось, что жизнь бесполезна и бессмысленна, если она должна закончиться вечным небытием.

«Вечное забвение, как угасание света сознания, наводило на меня ужас… Видение бездны становилось всегда присущим… Память о смерти, постепенно возрастая, достигла такой силы, что мир, весь наш мир воспринимался мною подобным некоему миражу, всегда готовому исчезнуть в вечных провалах небытийной пустоты»[106].

Его неистребимое предчувствие смерти и вечного забвения стало настолько острым, что все происходящие вокруг катастрофы и бедствия казались ничтожными перед тем внутренним ужасом, который он испытывал. Если все скоро умрет и исчезнет в бездне, какова же была цель всего этого? Эта мысль так неотступно преследовала его, что он буквально видел, как на всех и вся падает тень смерти и тления.

«Во мне со мною умирает все то, что было охвачено моим сознанием: близкие люди, их страдания и любовь, весь исторический прогресс, вся Земля вообще, и солнце, и звезды, и беспредельное пространство; и даже Сам Творец Мира, и Тот умирает во мне; все вообще Бытие поглощается тьмою забвения. Так тогда я воспринимал мою смерть. Овладевший мною Дух отрывал меня от Земли, и я был брошен в некую мрачную область, где нет времени»[107].

Как это ни парадоксально, Сергей не отчаивался, чувствуя, что где-то должен быть ответ на его страдания. Это заставило его искать причину существования во имя бытия и вечности. Какое-то время он надеялся, что его вопросы найдут разгадку в искусстве. Он долго и упорно рисовал, пытаясь выразить вечное. Кроме того, он обратился к восточным религиям, полагая, что вечность должна быть достигнута потерей себя в абсолютном бытии. Он продолжал идти по этому пути в течение четырех или пяти лет, испытывая редкие облегчения в практике медитации, но его внутренний поиск не был завершен. Он чувствовал, что висит над бездной, но в то же время как бы упирается в толстую, непроницаемую свинцовую стену.