Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

«Простые побои» часто выражались формулой «бьст и увечит» или «бьет и мучает», прежде всего в ранних документах. На протяжении XVIII в. эта формула меняется на «несносные побои». В челобитной

Антонины Трофимовой дочери на своего мужа Карпа Андреева сына Мснынснина (Устюжская епархия) от 1699 т. говорится: «он муж мой Карп меня сироту бьет и увечит смертно».[278] Женщины часто в своих челобитных описывали методы и виды «напрасных побой и мучений». Анна Карповна Ржевская в 1730 г. на очной ставке со своим мужем полковником Василием Ивановичем Ржевским, который побоев жене не отрицал, но говорил, что бил се «обычно» и «несмертно», подробно описала его «обычные» побои: «он дс, ответчик, подлинно се, истицу, бил смертно и давил, от которого его давленья из гортани ся истициной игла кровь и волосы ея выдранные им, ответчиком, из головы лежали на земле».[279] Дело это было настолько тяжелым для судей, что составленную тетрадку с детальным описанием нанесенных Анне Ржевской побоев и их освидетельствованием, отдали в секретный архив. Марфа Петровна Солнцсва-Засекина, с помощью своего брата Ивана Дашкова уехавшая от мужа князя Солнцсва-Засекина в Новодевичий монастырь, была там освидетельствована но приказанию Синода. Монахини произвели осмотр, и оказалось, что «на голове 2 пролома, в правом боку ребро переломано, на груди и на спине между плеч горбы, 2-х зубов исподних нет и язык с правой стороны поврежден».[280] В деле бригадира Потемкина 1731 г. его жена Марья Даниловна, просившая «за дряхлостию» (ей было 74 года) отпустить се в монастырь от мужа, так как «означенной муж ся, бригадир Потемкин, видя такую ся совершенную старость и дряхлость, ненавидит се аки супостата, и движимое имение ся пограбил без остатку и, гнушаясн сю, бьет ее Марью смертным боем безвинно, а тем и изувечил, а именно: в разные времена бьючи ее, проломил ей Марье тростью голову, да у левой ноги в бедре, розбил тростью ж кость, на котором дс месте и поныне имеете горб, — от чего тою ногою своею и поныне владеет она но самой нужде; да он же бьючи се руками немилостиво и смертно, сломил было ей голову, и в то время у ней Марьи в шеи кости сшиб с составов; да и во все се Марьи с мужем супружеское житие, с тому уж лет 15, едва не всегда он, муж ее, возненавидя и гнушаясь ею, бивал де ее Марью смертно, отчего де она ныне весьма в здравии своем имеет слабость и болезнь тяжкую...»[281] Ксения Григорьевна Дурново так описывала «ругательства» своего мужа: «над нею наругался, приказывая людям раздевать ее и бить; жег ей лучиною лицо и все это делал для того, чтобы она записала ему свои приданые деревни, а сама шла в монастырь».[282] Отставной прапорщик Александр Степанович Минин свою жену «постоянно бил <...> мучитсльски, выколол ей ножем глаз и проломил голову».[283] Другой отставной прапорщик Семен Жуков бил жену «безчеловечно, смертным боем, однажды разрубил ей голову и заставил пить кровь».[284]

Использование холодного оружия было достаточно распространено. Ульяна Дмитриева дочь и Фекла Алексеева дочь заявляли в своих челобитных о том, что их мужья увечили их ножом.[285] Фельдшер Васильев также поколол свою жену ножом (и еще находившуюся рядом солдатскую жену),[286] московский купец Григорий Кунев порезал ножом себя и свою жену Ирину.[287] Солдатская жена Анна Михалкова обвиняла мужа в увечье кортиком.[288] Использование холодного оружия вносило некоторый момент подготовки к совершению деяния и нанесению увечья, потому рассматривалось более строго, чем простые побои.

Жестокое обращение и увечья часто приводили к выкидышам, что также воспринималось судом более серьезно, нежели побои без последствий. Марья Титовна Лопухина, жена стольника Степана Ивановича Лопухина, пережила несколько выкидышей (только два в 1730 г., в феврале и декабре), прежде чем ей позволили перейти под защиту дяди полковника Афанасия Прокофьевича Радищева.[289] Жена оконнишнего дела мастера Ивана Хлебосолова заявила своему духовному отцу на исповеди, что муж у нес выдавил младенца уже четвертого по счету. Освидетельствование показало, что у мертвого младенца голова была помята и череп вдавлен.[290] Прасковья Иванова, жена секретаря СПбДК Василия Иванова, в челобитной в Синод (в связи с конфликтом интересов) заявляла, что преждевременно родила младенца, который жив, но болен, после того, как «муж бил ее нагую веревками, топтал ногами и давил шею».[291] Дела о выкидышах обычно рассматривались светскими судами, куда духовные власти отсылали дела по окончании своего расследования (о разводе или о раздельном проживании). Уложение хотя и говорит только о выкидыше в результате действий постороннего лица, однако относит преступление эго к разряду серьезных и предполагает жестокое наказание (кнут нещадно, гл. XXII, ст. 17-18).[292]