Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

В жалобах дворянок побои часто соседствуют с обвинением в прелюбодеянии, в особенности с дворовыми девками или служительницами. Как мы видели, прелюбодеяние оставалось абсолютным и не подвергаемым сомнению поводом к разводу; прелюбодеяние с дворовыми также являлось уголовно наказуемым преступлением (Уложение, гл. XX, ст. 80), поэтому данные факты указывались в челобитной с целью сделать иск более успешным, с одной стороны, а также продемонстрировать характер мужа, с другой. Ксения Григорьевна Дурново утверждала в своем иске, что ее муж «служительниц девок и многих крестьянских женок батожьем заставил жить с собою блудно».95 В деле Солнцсвых-Засеки- ных жена прямо обвиняла мужа в насилии над дворовыми.96 Прасковья Григорьевна Трифонова уличала своего мужа (канцеляриста Московской губернской канцелярии) в держании наложниц и прижитии с ними детей.97 Марфа Бахтсярова (урожденная княжна Путятина) обвиняла мужа в сожительстве с тремя крепостными девками, родными сестрами, и Тверская Духовная консистория дала Марфе развод именно на этом основании.[293] Анна Васильевна Озерова подала жалобу на своего мужа секунд-майора Михаила Константиновича Озерова в систематическом прелюбодеянии с дворовыми, в том числе в сожительстве одновременно с двумя девками, которые на следствии показали, что жили с ним только из неволи по насилию.[294]

Беспрецедентный произвол помещиков в условиях крепостного права имел те же корни, что власть мужа над женой или самодержавная власть российских правителей: женская сексуальность становилась объектом и символом данного произвола. Сексуальная эксплуатация крепостных женщин была постоянным напоминанием свободным женщинам дворянского происхождения о том, до каких границ может простираться власть мужа по отношению и к ее собственному телу. Трудно оценить, насколько дворянки сочувствовали крепостным женщинами. В изучаемых делах в случае положительного исхода женщины, состоявшие в прелюбодейной связи, даже если они были изнасилованы, все равно подвергались наказанию (как правило, плети и отсылке в монастырь в тяжкие работы на несколько месяцев), и дворянки использовали их в своих интересах, но в деле Солнцевых-Засекиных княгиня Марфа Петровна защищала свою дворовую Ульяну, которую князь изнасиловал, и пыталась взять ее с собой к брату.[295]

Изоляция и ограничение свободы, а также отказ в содержании дополняли иски о побоях и других насилиях. В деле против бригадира Дмитрия Порецкого его жена Ирина (1730 г.), вынужденная объявить «слово и дело», чтобы просто попасть в суд и подать свою жалобу, обвиняла мужа в том, что он держит сс запертою в одной палате и без пищи, а дворовые девки посылают сс за пищей к собакам, а также в недопущении к причастию и к духовному отцу и в церковь.[296] Ирина была второй женой Порецкого, его первая жена — Марья Порецкая — в 1724 г. обвиняла мужа в жестоком с нею обращении, понуждении к поступлению в монастырь, расхищении ее имущества и многочисленных «беззаконных» связях с дворовыми девками.[297] В 1725 г. это дело закончилось примирением, а нс разводом: с Порецкого была взята подписка в том, что он нс будет своей жене впредь чинить «неповинных мучений»,[298] однако вскоре та умерла при невыясненных обстоятельствах. В другом деле того же периода (1730 г.) действительный статский советник Алексей Баскаков жаловался, что после выдачи замуж дочери за поручика Якова Михайловича Павлова, через неделю после свадьбы его отец и сам Павлов начали запрещать ей посещать родительский дом, его же выгнали из квартиры, когда он прибыл с визитом, били и морили голодом. Баскаков прибег к милости и защите герцогини Мекленбургской, которая приказала ему забрать дочь из дома Павловых.[299] Этот пример также весьма показателен с точки зрения вмешательства членов императорской фамилии в такого рода дела: Екатерина Ивановна и сестра сс императрица Анна Иоанновна часто вмешивались в несогласную жизнь супругов, защищая пострадавших женщин — либо забирая их к себе, либо определяя в надежный монастырь как в укрытие.