Бытовое насилие в истории российской повседневности (XI-XXI вв.)

В 1732 г. Ефимия Борисова подала челобитье на своего мужа кано- нера Гордея Костылева в том, что он незаконно женился на второй жене, с просьбой о возвращении Костылева в первое супружество. При следствии в СПбДК выяснилось, что Костылсв свою жену прогнал, однако дал ей денег и вынудил се написать отступитсльное письмо, в котором она отрекалась от мужа, и затем, сказавшись холостым, женился второй раз. Второй брак был объявлен недействительным, Костылев — прелюбодеем. Однако наказание понесли оба супруга: Костылева, как прелюбодея, наказали плетьми и отослали исполнять церковную епитимью к своему духовному отцу, а жена его Ефимия за то, что ушла от мужа, взяла деньги и дала отступительное письмо, также была наказана плетьми и отдана Костылсву обратно в супружество. Вторая же женщина — Феодора, как не знавшая о первом браке, от наказания была освобождена.[315] Таким образом, церковь шла по пути распределения ответственности между супругами за нарушение закона: Ефимия знала, что уходить от мужа нельзя и необходимо получить официальный развод, однако согласилась (пусть и вынужденно), но главное не доложила вовремя и куда следует, за что и оказалась наказанной. В другом деле видим ту же тенденцию. В 1741 г. жена пищика Самарокова подала челобитную в Адмиралтейскую коллегию (затем переадресованную в Синод) о том, что после их брака к Самарокову прибыла его первая жена. В процессе следствия выяснилось, что жена оставалась на родине, из писем отца он узнал о се непорядочном поведении и с благословения отца женился второй раз. Однако первая жена отрицала возводимые на нее обвинения, Самароков впоследствии сознался в своей лжи. СПбДК постановила разлучить его со второй женой, наказание назначить, какое его начальство пожелает, наложить церковную епитимью и вернуть первой жене. В случае же, если он не будет жить с первой женою, их обоих оставить безбрачными до конца жизни.[316]

Принуждение к разводу также часто использовалось для получения законной свободы по разным причинам (для вступления в брак с другой или получения имений и состояния жены). Для развода на законных ос- новациях необходима была «правильная вина». Поскольку самой правильной виной считалось прелюбодеяние, то мужья могли склонять своих жен к самооговору (ложное признание в прелюбодеянии) или к фактическому совершению прелюбодеяния. Так, в бракоразводном деле отставного сержанта лейб-гвардии Преображенского полка Маркова (1723 г.) его жена Анна (урожденная Воейкова) призналась в прелюбодеянии с двумя мужчинами — дьяком Федором Никифоровым и дворовым Карпом Григорьевым, что было подтверждено и ее московским духовным отцом попом Яковым Ивановым, и была приговорена к наказанию плетьми (несмотря на свое дворянское происхождение) и отсылке в дальний монастырь (Калужский девичий монастырь) под начал до конца дней. Если бы не вмешательство ее отца, указавшего на процессуальные нарушения в деле (отсутствие очных ставок с обвиняемыми в прелюбодеянии, нарушения при ведении допросов и т. д.), что позволило передать его из Московской духовной дикастерии в Синод, Ляна так бы и осталась в Калужском монастыре. Синод, однако, не снимая с нее вины за прелюбодеяние, отдал ее отцу.[317] Спустя 13 лет, после смерти Маркова, его вторая жена Авдотья Хрипунова подала прошение в Вотчинную коллегию о получении четвертой части имения ее мужа. В таких случаях Вотчинная коллегия обычно проверяла законность брака. Дело о разводе Маркова было вновь отдано в производство. На сей раз Московская дикастсрия после повторного следствия пришла к выводу, что Анна была обвинена неправильно, поскольку следствие было произведено не должным образом, с процессуальными нарушениями (на что указывал ее отец в тот момент). Повторные допросы показали, что духовный отец Яков Иванов солгал по просьбе Маркова, обвиненные с ней в прелюбодеянии так и не были разысканы. Сама Анна Маркова наконец созналась в самооговоре: муж ее бил и морил голодом, запирал, заставляя признаться в прелюбодеянии. В результате Анна Маркова была признана законной женой и получила полагающуюся ей вдовью часть.[318] Никакой другой компенсации ей предложено не было, провинившиеся судьи и приказные также не были наказаны или лишены должностей, и уж, конечно, следы от плетей остались, вероятно, навсегда.