Cага о Бельфлёрах

Тирпиц рассмеялся. Он выпрямился — чуть неловко, потому что у него потянуло в пояснице — и тут же переменил тему разговора. Взяв Лею и Джермейн за руки, он повел их дальше, твердя, что выставка вот-вот откроется для публики и надо спасаться, пока в павильон не хлынула толпа.

— В толпе мне вечно не хватает воздуха, а вам? — < сказал он.

Как-то вечером, за день до их планируемого возвращения в Бельфлёр, Тирпнц пригласил Лею в свой личный номер на девятнадцатом этаже отеля «Вандерпол», пообещав обсудить с ней финансовое положение Бельфлёров, Совершенно случайно — он уверял, что действительно случайно, — Тирпиц немного знал о геологии региона Чотоква, о железной руде, о месторождениях титана к востоку от Контракёра (титана! — этого слова Лея прежде не слышала) и очень хотел бы обсудить перспективы различных горнодобывающих операций, о которых упоминала Лея. Его предложение привело ее в такой, почти детский, восторг, что она даже не обратила внимания на его заигрывания («Ох, Лея, мне страшно представить, сколько денег потребуете вы и ваша очаровательная дочка!» — притворно ужаснулся он, на что она быстро ответила: «Не мы потребуем, мистер Тирпиц, а нам потребуется», — а Тирпиц парировал: «На содержание вашего гигантского имения в горах и на дорогостоящее увлечение вашего мужа лошадьми?», на что Лея ответила: «Всех своих лошадей он продал, а усадьба сама себя содержит — почти». А он сказал: «Да разве же я поверю этому, дорогая миссис Бельфлёр!»), — и на то, как он отеческим жестом сжимает ей руку и потирает ее пальцами. (Как будто руки Леи, с длинными, сильными пальцами, требовалось согревать!) Она не обращала внимания даже на исходящий от ее пожилого друга запах — то неопределенный и едкий, какой бывает на чердаке, где на протяжении десятилетий гадили голуби, то терпкий и сухой, как старый пергамент, то (когда он здоровался с ней по утрам, только что покинув свой номер) сладковато-масляный — запах французского одеколона, которым Тирпиц щедро поливал себя.

Итак, Лея готовилась к встрече с ним на девятнадцатом этаже отеля «Вандерпол». Она оделась в свой самый сногсшибательный наряд (Тирпиц его уже однажды видел, но ничего страшного): кремовое шелковое платье с многослойной юбкой, черную бархатную шляпу с тремя пышными алеющими розами на полях, длинные черные перчатки с черными пуговками из искусственного жемчуга, кожаные туфли на высоком каблуке, специально сшитые на полразмера меньше (своих чересчур крупных рук и ступней она стеснялась и не верила Гидеону, в первые годы брака уверявшего Лею, что при ее классическом сложении миниатюрные пальцы и ступни смотрелись бы немного забавно), и прихватила гармонирующий с платьем шелковый зонтик. Малышку она оставила с неохотой, хотя мистер Тирпиц прислал ту же служанку, что и ранее, шотландку средних лет с легким характером, которая, по ее собственным словам, просто обожала маленьких девочек. Тем не менее Лея и впрямь задумалась, не взять ли Джермейн с собой… Странно, воистину странно, думала Лея, целуя на прощание Джермейн, что она так привязалась к этому ребенку и почти перестала беспокоиться о других детях (она с трудом вспомнила, как выглядят близнецы — впрочем, Кристабель и Бромвел были теперь совершенно непохожи), словно, глядя на Джермейн, она напрочь забывала обо всем… в том числе и о собственном муже… и обо всех остальных Бельфлёрах. Малышка точно питала ее своей силой, как недавно питала ее она, когда Джермейн с чувственной жадностью высасывала у нее из груди теплое молоко и даря ей наслаждение…

— Спокойной ночи, милая, засыпай скорей! Ох, как же я тебя люблю, — прошептала Лея, обнимая малышку и не обращая внимания, что та в восторге вцепилась в розы на шляпе и едва не оторвала одну. — Я вернусь к полуночи.

Джермейн принялась сучить ногами и хныкать, но Лея оставалась непреклонной:

— Сейчас же засыпай.