Cага о Бельфлёрах

Шло время: недели, месяцы, полгода. Новобрачные жили уединенно. Их регулярно приглашали в замок, но они не приезжали. Родители Гепатики испытывали отчаяние; потом — возмущение; а после — недоумение. И вновь отчаяние: но что тут можно было поделать? Они сами (без приглашения) отправлялись на ферму, когда осмеливались, и проводили около часа в неестественном общении с Гепатикой, которая выглядела и вела себя почти точно так же, как раньше, и уверяла их, что с наслаждением ведет старомодную жизнь домохозяйки, которая сама готовит и прибирает в доме. (Впрочем, было непохоже, что в доме прибирались. А пирог, который она подала им к чаю, налитому в чашки севрского фарфора, уже щербатые, был прогорклый на вкус — и ничуть не напоминал выпечку, что она когда-то готовила дома.) Дуэйн Доути Фокс все время был в поле, работал. Или в сарае. Работал. С обнаженным торсом, в своей грязной, лихо заломленной набок соломенной шляпе, в забрызганном навозом сапогах. Он лишь махал своей лапищей в ответ на приветствие родственников и тут же, согнувшись, скрывался внутри, словно прячась, из смущения или из презрения. Как он неотесан, их новоявленный зять! Какой сиволапый, как в нем мало от человека!

Один из дядюшек Гепатики как-то встретил Фокса в строительной лавке у озера и был просто поражен его видом: он готов был поклясться, что муженек его племянницы не выглядел прежде настолько смуглым и волосатым. И какой грубиян: парень издал какое-то хриплое ворчание, так что владелец лавки едва понял, что ему нужно. Его мощные плечи сутулились, шея раздалась, борода была спутанная, клочковатая. Хуже того, он почти не ответил на учтивое приветствия своего родственника. У него лишь вырвался носовой звук, то ли фырканье, то ли рык — и всё.

И как только семейство Бельфлёров породнилось со столь примитивным созданием!

Всю долгую зиму молодые не показывались, но после первой же оттепели Гепатика приехала в замок, без сопровождения — сказала, что просто решила нанести дневной визит, не устраивая лишнего шума. И хотя она вела беседу в своей обычной манере — очаровательно, ребячливо, забавно, — было очевидно, что она несчастна, а под глазами у нее залегли глубокие тени. Но на все вопросы она отвечала в том же беззаботном, шутливом духе, упомянув только, что жаль, мол, Дуэйна было никак не уговорить приехать — ведь он так застенчив, ужасно застенчив, и просила его извинить.

(Была ли Гепатика беременна? Вопрос висел в воздухе, а она ничего об этом не говорила. Но девушка была явно чем-то расстроена, несмотря на свой беззаботный вид.)

Время от времени мужчины-Бельфлёры встречали Фокса в окрестностях и сначала вроде как подшучивали между собой, какой, мол, он стал грубый, ни дать ни взять медведь. Может, всему виной стряпня Гепатики? Пожалуй, его борода не слишком изменилась, но зато волосами порос и его кадык, и даже плечи. На тыльной стороне ладоней тоже росли клоки шерсти. А его глаза, в прошлом обычного размера, теперь будто стали маленькими и близко посаженными, с малоосмысленным, каким-то безжалостным выражением. (Может, он пил? Или был пьян, когда они его встречали? Он всегда быстро проходил мимо и отворачивался, часто даже не удосужившись буркнуть «здрасте».) Они шутили по поводу его фамилии — мол, что-то он не обладает врожденной грацией рыжей или даже черно-бурой лисицы[21]. Его волосы напоминали толстые черные сосульки, липкие от жира… А нос… похоже, он стал каким-то вдавленным, вам не Кажется?..

Хотя, может, это всё выдумки? (Все-таки Бельфлёры, несмотря на всю любовь к Гепатике, не могли удержаться от своего привычного цинизма; а злые насмешки — Бельфлёры сами это признавали — требовали намеренного искажения реальности.)

Гепатика теперь навещала мать все чаще, и все чаще по приезде начинала плакать; но никогда не объясняла причины слез. Когда ее спрашивали, почему она плачет, она лишь отмахивалась: «Мне просто немного грустно! О, я такая глупышка, я всегда была глупышкой, не обращайте на меня внимания!»

Но они обращали: она похудела (а Гепатика и без того была тоненькой, нервического типа девушкой), и часто моргала во время разговора, и все время бросала взгляд на окно. На ее запястьях и шее появились синяки. А по тыльной стороне левой руки тянулась длинная изогнутся царапина. Я просто с кошкой играла, не обращайте внимания!

Однажды ее мать спросила: может, ты вернешься обратно? Тебя ждет твоя прежняя комната, в ней все готово, все, как прежде; просто поживи здесь несколько дней; мы можем всё обсудить, если хочешь… Тут нечего обсуждать, — апатично отвечала Гепатика. — Я люблю своего мужа, а он любит меня. И это главное.

— Он тебя любит — ты уверена?

— О да.

— А ты его любишь?

— Ну… Да.

— Гепатика…

— Я же сказала — да.

Она говорила с жаром, но как будто в некоторой растерянности. Словно она не знала, какой дать ответ… Только знала, что следует ответить.

Покидая замок, она обернулась к матери, обняла ее и, казалось, вот-вот расплачется; но она взяла себя в руки.