Cага о Бельфлёрах

Гидеон безрассудно бросился к ним, хотя заметил, ощутив укол беспокойства, что они не отступают в испуге, а глазеют на него, не меняя выражения своих жутковатых лиц — до того ненатуральных, что, казалось, это невольные гримасы, что их лицевые мышцы застыли в спазме: прищуренные или полуприкрытые в зловещей глумливой усмешке глаза, мерзкие улыбочки огромных ртов с тесно сомкнутыми тонкими губами, словно туго натянутыми на зубы. И все же он продолжал спускаться к ним, бегом, скользя и спотыкаясь, при том что на его ружье не было предохранителя, и в целом его поведение было до крайности неосторожным.

Сила удара первого шара, угодившего ему в плечо, была такова, что чуть не повалила его; от боли и неожиданности он даже выронил ружье — но через мгновенье, действуя на чистом инстинкте, подхватил его. Однако уродцы уже набросились на него. С криками, лопотанием и писком, словно взбесившись, хотя на их лицах была все та же замершая мерзкая гримаса, они вдруг заполонили весь пригорок, словно стая диких псов — именно стая диких псов, один вцепился ему в бедро, другой взобрался на него и вцепился в волосы, повалив наземь весом своего тела (а оно, несмотря на недоразвитость и малый рост, оказалось поразительно тяжелым), и, не успел Гидеон позвать на помощь, как чьи-то зубы впились ему в мягкую часть ладони, потом он получил ужасный, парализующий удар в пах, от которого чуть не потерял сознание; не стихающий почти ультразвуковой визг напомнил ему писк землероек, поедающих добычу или себе подобных; однако даже в горячке своего отчаянного сопротивления (ведь он так хотел жить — о, как он жаждал жизни!) Гидеон знал, что сейчас убьют его — его, Гидеона Бельфлёра, убьют эти гнусные жалкие твари!..

Но, разумеется, этого не произошло — по следам Гидеона шел Гарт и, увидав эту безобразную сцену, просто взял и пальнул в воздух; человечки тут же в ужасе слезли с Гидеона. Несмотря на потрясение от происходящего, Гарт оставался искусным охотником и метил в цель как можно дальше от дяди: времени оставалось только на один выстрел, так что он повернулся и выстрелил в карлика, который прыгал на месте чуть поодаль этой свары, дергая себя за черные космы в пароксизме возбуждения. Выстрел картечью угодил уродцу в правое плечо и руку, и тот рухнул на землю.

Остальные карлики убежали. Паника паникой, но они тщательно собрали свои шары и клюшки — позже на лужайке не нашли ни одной улики; но трава была так истоптана, что было нетрудно поверить — здесь играли в какую-то замысловатую игру… Когда, тяжело дыша, к ним прибежали Альберт, Дейв и Бенджамен, карликов и след простыл — остался лишь один, подстреленный Гартом. Он стонал, извивался, из множества ранок у него текла кровь, уродливая голова моталась из стороны в сторону, пальцы-крючья цеплялись за траву. Мужчины в ошеломлении смотрели на него. Они никогда не видели подобного существа… Бедный человечек был не просто горбуном; позвоночник у него был искривлен столь безжалостно, что подбородок упирался в грудь. Гидеону пришло на ум точное сравнение, несмотря на то что он еле стоял на ногах из-за боли и усталости: карлик был похож на свитый в тугую спираль росток молодого папоротника в апреле, глядя на который не верится, что он вскоре развернется и превратится в растение исключительной красоты… Но как же бедняга уродлив, как отвратителен! Плечи у него были невероятно мощные, а шея — толщиной с ляжку взрослого мужчины; волосы жесткие, нечесаные и лишенные блеска, в отличие от лошадиной гривы; на лбу отметина, очень глубокая, видимо оставленная в самой кости, поэтому и череп такой ассиметричный. Широко, словно в улыбке, открыв рот, он хныкал и подвывал и молил о пощаде (его причудливая речь напоминала то индейское наречие, то немецкий, то английский и была совершенно неразборчива); безо всякого преувеличения можно было сказать, что рот человечка тянулся поперек лица, от скулы до скулы, от уха до уха. Потом он перевернулся на живот и двинулся ползком к участку более высокой травы, словно раненая черепаха. Вид его маслянистой крови на земле ударил Альберту в голову; он вытащил свой длинный охотничий нож и стал умолять Гидеона позволить ему перерезать уродцу глотку. Из чистого сострадания! Да просто чтобы не слышать этой белиберды! Но Гидеон ответил: нет, не следует этого делать…

— Но ведь он посмел поднять на тебя руку! — возразил Альберт. — Он тронул тебя!

Он подбежал, пританцовывая от возбуждения, к тому месту, где улегся, лихорадочно скребя пальцами по земле и траве, карлик, и, схватив за волосы, рывком поднял его голову.

— Гидеон, прошу тебя! — просил он. — Гидеон. Гидеон! Один-единственный раз. Гидеон, прошу тебя!..

— Нет, не надо, — сказал Гидеон, оправляя свою одежду и припав ртом к укушенному месту. — Все-таки он как-никак человек.