Cага о Бельфлёрах

Одним чудесным июньским утром Лея проснулась с головной болью, а в голове у нее эхом отдавались странные слова: «Челюсти пожирают и челюсти пожираются…» Через некоторое время, уже утром в июле, она проснулась очень рано, до рассвета, с ощущением, что в комнате кто-то есть и этот кто-то ей угрожает; «Челюсти пожирают и челюсти пожираются», бормотал хриплый, булькающий мокротой голос, похожий на ее собственный, только сильно измененный. Еще через месяц все повторилось. И это невзирая на то, что жизнь ее теперь состояла из сплошных побед. Несмотря на то что благодаря богатейшим запасам превосходного титана, добываемого в рудниках на Маунт-Киттери, Бельфлёрам, по всей видимости, удастся теперь выкупить оставшиеся территории легендарной империи Жан-Пьера. Но нет, эта тупая пульсирующая боль, этот кисловатый, запекшийся привкус при глотании, внезапная уверенность, что руки и ноги больше ее не слушаются, что она будет лежать в кровати, как паралитик, пока кто-нибудь не найдет ее… В то июньское утро и дважды в июле, а потом в середине августа, еще до прибытия грузовиков с сезонными рабочими, до того, как стало очевидно, что в нынешнем году Бельфлёрам не избежать большой беды, ее накрывало ощущение тяжести, безнадежности, слишком свинцово-неподъемное, чтобы перейти в панику, и чувство скорби — тут ей даже хотелось кричать криком: скорби по чему? Ради Бога, по чему?

Она торжествовала, и впереди маячили золотые горы: через год-два ее грандиозный план будет завершен (хотя пара землевладельцев здесь, в горах, почти не уступавших в богатстве Бельфлёрам, не имели никакого желания продавать свою собственность, и она была готова дать им бой), и все ее обожали, и боялись, и, конечно, завидовали ей; и недолюбливали. Но, как говорил Хайрам, Бельфлёры пришли на эту Землю не для того, чтобы нравиться, но ради выполнения своей миссии. Вон старика Иеремию все любили, точнее, испытывали жалость с оттенком презрения — ну и к чему хорошему это привело? У него нет даже собственного места на семейном кладбище…

Она торжествовала, но ощущала глубокую подавленность с нарастающей частотой. Разумеется, она считала, что это обыкновенная слабость или одно из проявлений дурацкого «проклятия Бельфлёров», в которое она вообще-то не верила — почти не верила, — да и как можно было верить в эту священную корову отчаяния, которое искало воплощения в самых разных и сомнительных (порой до смешного сомнительных) формах? Существовала старинная семейная легенда об одной родственнице, которая просто решила не вставать с постели до конца своих дней; она даже не сочла нужным, в отличие от большинства занемогших женщин ее эпохи, признаться окружающим, да и самой себе, что она нездорова. Да и Делла, со своей утомившей всех пожизненной скорбью, единственный смысл которой — теперь, по прошествии стольких лет, это стало очевидным — состоял в том, чтобы досаждать семье; и Гидеон, с этими его эгоистичными закидонами… Лично у Леи не вызывало сомнений, что подобное поведение достойно презрения. Уж она бы подняла эту изнеженную старую дамочку с ее пуховой подушки и вытащила из комнаты: вот, вот он, реальный мир, вы не можете игнорировать его! Много-много лет она всеми силами старалась преодолеть нарочитую скорбь Деллы, правда, почти не преуспела: ведь Делла слыла в семье упрямицей и, возможно, отошла бы в мир иной с улыбкой, будь она уверена, что на протяжении нескольких десятилетий с успехом смущала, раздражала и огорчала всех, кто ее знал. Ну и конечно, Гидеон. Гидеон, со своей внезапной яростью и мрачным отчаянием. Вдали от глаз поклонников. И обожающих его женщин. (Да, Лея допускала, что у него, время от времени, правда, изредка, были женщины: именно так, во множественном числе. Но пока никто из родных не знал, что она знает, даже не подозревал; и пока об этом не знал сам Гидеон, она, в каком-то смысле, тоже находилась в неведении о неверности своего мужа — это была своего рода девственность, она сама была девственницей, дерзкой и надменной, которая однажды, когда ей заблагорассудится, осуществит свою месть. При этом порой она задумывалась о примирении. Да — конечно, она может вернуть мужа в любой момент, стоит только захотеть. Когда угодно! Она не сомневалась, что он любит только ее, помимо, вне или одновременно со всей этой лавиной бесчисленных измен. Возможно, она все-таки допустит его до своей постели, когда-нибудь. Если пожелает.)