Cага о Бельфлёрах

— Рафаэль, это неправда. — Лея кусала губы. Откинувшись на спинку дивана, она обхватила руками живот, будто желая удержать его на месте, хотя это и было непросто. Она свела лодыжки и уперлась ногами в пол. Эта назойливая мелюзга не выведет ее из себя.

— Вы просто… Вы рассказываете небылицы. Сами играть толком не умеете, а когда вас обыгрывают, обвиняете человека в жульничестве.

— Нет, мама, — быстро проговорил Бромвел, — в жульничестве тебя никто не обвиняет.

— Ты же сам сказал, что я управляю картами… Ну что за глупость! Оскорбительная глупость!

Кристабель, не открывая глаз, принялась плакать.

— Мама, не сердись, — повторяла она, — не сердись.

— Мои собственные дети обвиняют меня в жульничестве! — выкрикнула Лея.

В комнату вошла бабушка Корнелия. Белоснежные завитые волосы обрамляли ее живое, лукавое лицо, напоминавшее сморщенное красное яблочко, безупречным нимбом. Она явно подслушивала за дверью.

— Лея, дорогая, что случилось? В чем дело?

— Дети говорят, что я жульничаю, потому что обыгрываю их, — презрительно бросила Лея, горя негодованием. Огонь отбрасывал на ее щеки бронзовые и золотые блики, так что светились даже еле невидимые белые лучики у ее огромных глаз, — они меня обвиняют — мол, я управляю картами!

— И шашками тоже, тетя Лея, — храбро добавила Морна, — и костями.

— Но, мама, это не жульничество, — сказа Бромвел. Он взял было ее за руку, но Лея отняла руку и отпихнула сына. — Мама, успокойся, ты слишком остро реагируешь, я же все объяснил, разве нет? Вот моя статистика, вероятность, что ты проиграешь, с каждой новой игрой увеличивается — и тем не менее ты продолжаешь выигрывать. Вот, смотри, я составил график. Он, возможно, сложноват, однако я решил добавить в него статистику других игр, а также соотношение твоих выигрышей и общих проигрышей по количеству очков, и все это соотнесено с частотой проведения игр. Видишь, мама? Все в высшей степени объективно, никакой предвзятости, никаких эмоций, правда! Никто не обвиняет тебя…

Бабушка Корнелия взяла из рук мальчика блокнотик и всмотрелась в записи через очки с двухфокусными стеклами.

— Обвиняете Лею в жульничестве?.. — пробормотала она.

Лея выхватила у нее из рук блокнот и швырнула его в камин.

— Лея, ты что! — возмутилась Корнелия. — Какая бесцеремонность!

— Чтобы вы все в аду горели! — Лея стиснула на животе пальцы, по ее пухлым щекам текли слезы. — Чтоб вы в этом самом камине сгорели, маленькие вы паршивцы!

— Мама, нет! — закричал Бромвел.

— Мама, нет! Мама, нет! — передразнила его Лея.

— Но никто же не обвиняет тебя в…

— Вы меня не любите. — Она, не сдерживаясь, рыдала. — Ни вы, ни ваш отец, никто. Вы меня не любите, вы ревнуете меня к этому младенцу, вы же знаете, каким он будет прекрасным, каким сильным, с отличным зрением, и уж точно не станет оскорблять свою мать…

В комнату заглянула Лили, а за ее спиной виднелась фигура Эвелин в шерстяном халате. Явилась и прикорнувшая было после обеда Делла. Ее волосы стального цвета были безжалостно примяты.

— Что, началось? Схватки? — вопрошала Делла, и Лея не поняла, недовольна мать или просто взбудоражена.

— Ох, да пошли вы все к черту! — завопила Лея.

Она зажмурилась и задрожала, обхватив руками живот, обхватив своего младенца, полного жизни — неистовой, упрямой жизни, — и в этот миг перед глазами у нее вспыхнули оранжево-зеленоватые языки пламени, радостно облизывающие всё, до чего могли дотянуться. Да. Пускай горят в аду! Нет. Пока нет. Да. Я их всех ненавижу… Но нет. Нет. Нет!

Когда она открыла глаза, все так и стояли, застыв на месте: Делла, Корнелия, и Эвелин, и Лили, и дети — живые и невредимые, они смотрели на нее во все глаза.

Река

На высоте в несколько тысяч футов в горах, выше Маунт-Блан и Маунт-Бьюла, за перевалом Тахаваус на северо-западном хребте, в безымянном ледниковом озере, лежащем в гладко-вырезанной гранитной чаше, рождается река Нотога — там ширина ее футов сорок, не больше.

Вот она выбегает из озера — узкий ручей глубиной в несколько дюймов, который несется вперед прозрачным потоком и отвесно падает вниз, вниз, разбиваясь и просачиваясь сквозь нагромождения камней, ловя солнечный свет и дробя его на миллион сверкающих осколков, с извечной неудержимостью устремляясь вниз, вниз. Миля за милей, год за годом, вбирая в себя более мелкие ручейки, совсем тонкие, змееподобные струйки, бегущие по каменным плитам — эта паутина притоков, которую мощная сила собрала воедино, превращается в настоящую, полноводную реку, что обрушивается на горные хребты и снова срывается в бездну, выдыхая ледяной пар и издавая громоподобный рокот, слышный на много миль вокруг. Мчась через каньон, она меняет цвет, внезапно становясь пурпурной, ржавой, рыже-коричневой, ее рев оглушает, она источает облака тумана, нехотя ползущие ввысь, и тогда кажется, будто водопады берут начало прямо в воздухе, плененные каньоном.