Cага о Бельфлёрах

Когда изнывающий от усталости Иедидия, ведя за собой спотыкающуюся лошадь, подошел к обрыву, он ощутил всю глубину своей ошибки — общечеловеческой ошибки, но тут его захлестнул громогласный рык реки, дрожью отдававшийся в черепе и зубах, и взгляд его затуманился, и мысли рассеялись.

— Господь мой… Господь Бог мой… — прошептал он.

Но слова тоже рассеялись.

Был ранний вечер. На скале немного поодаль танцевали изящные тени в ореоле оранжевой дымки. Иедидия вытер лицо, резко потер рукавом глаза. Призраки, демоны, духи гор? Четыре дня он слушал их шепот, их горличье воркование, их непристойные выкрики и убеждал себя, что ничего не слышит. Но теперь на том берегу, во влажном радужном воздухе плясали тени. Переливающиеся всеми цветами, они дрожали от радости.

Где-то выше в горах оторвавшийся от скалы камень потащил за собой маленький оползень из булыжников, гальки и земли. Иедидия крепко схватил лошадь за поводья. Капельки воды испариной блестели у него на лице… Шорох оползня умолк. Несколько камней сползли с обрыва и, пролетев сотни футов, упали в реку и беззвучно ушли на дно.

В седельной сумке, вместе с подстилкой и скромными пожитками, у Иедидии лежала переплетенная в кожу Библия, когда-то принадлежавшая его матери. В Библии, в Псалмах, он, должно быть, читал про изгнание демонов, перечитывал слова, обещающие силу тем, кто верит в Господа нашего Иисуса Христа, и тем, кто, стремясь к Нему, обретает Всевышнего. Но в тот момент юноша был обездвижен. Он стоял, сжимая поводья, глядя на противоположный берег, на странные чахлые сосенки, растущие прямо на камнях. А над ними аркой выгнулась еле видимая радуга.

Голоса гор, музыка гор… Время от времени тревожно ясная. Но не было в ней ничего человеческого, возможно, потому, что на этой высоте не могло обитать ничто человеческое: Маунт-Блан достигала в высоту четырнадцати тысяч футов с лишним, а Иедидия поднялся уже примерно на шесть тысяч, не зная сам, куда держит путь. Вверх — другого направления для него не существовало.

Радуга, уже явственная, вздрогнула, и Иедидия, прикрыв глаза ладонью, уставился на нее. Возможно, ее там нет. Возможно, так действует на него разреженный воздух. В плаче духов — хотя, разумеется, духов не существует — не было уныния или мольбы о пощаде, и не к нему был он обращен. Вокруг, со всех сторон что-то трепетало. Хоть он и дрожал, но от холода, а не от страха, потому что знал, наверняка знал, что духов в горах не бывает, даже в самых высоких и дальних горах, это рокот воды звоном отдается у него в ушах и высокогорье дает о себе знать, дробя его мысли на короткие, обжигающие уколы.

В тот день он шагал десять часов подряд. Ноги его ныли, в правой пятке отдавалась боль, но, несмотря на это, душа его ликовала; пусть невидимые существа на противоположном берегу манили его к себе, искушая поверить в них, — его переполняло ликование.

— Меня зовут Иедидия! — закричал он вдруг, сложив руки рупором у рта. Какая сила звучала в его голосе, каким он был молодым, диким и полным сил! — Меня зовут Иедидия — о, позвольте же мне вступить в ваш мир!

Большой рогатый филин