Ce n'est pas de la haine - c'est que je t'aime (СИ)

Действительно, архидьякон Жозасский, второй викарий епископа, вел себя, мягко говоря, необычно. Всегда хмурый, сосредоточенный, погруженный в себя, сегодня он был рассеян; на губах блуждала мечтательная улыбка. Во время службы прихожане, боявшиеся прежде ненароком встретиться взглядом с бесстрастными, словно бы прожигающими насквозь глазами священника, сегодня с удивлением ловили его умиротворенный, ободряющий, теплый взор. Даже до верного Квазимодо, после неудачного покушения на цыганку не удостаивавшегося никакого внимания к своей персоне, долетели отзвуки хорошего расположения духа Фролло. Объясняясь одним им понятными жестами, его приемный отец выразил удовлетворение и даже похвалу горбуну за утреннюю звонницу. Стена отчужденности, возникшая между ними в последнее время и лишь упрочившаяся после внезапного исчезновения с Соборной площади малютки-танцовщицы, была разрушена. Ласково потрепав по всклокоченной рыжей голове своего несколько обескураженного воспитанника, удивленно, благодарно, но печально глядевшего на него единственным глазом, отец Клод удалился. Через несколько часов после полудня, когда последний покидал Собор Парижской Богоматери, закутываясь на ходу в просторный черный плащ, внимательный взгляд урода провожал его. Замерев над горгульями, словно и сам являлся каменным изваянием, Квазимодо смотрел вслед человеку, которого знал с младенчества, и смутное беспокойство терзало сердце. Горбун чувствовал перемену в своем приемном отце, но не мог выразить, в чем она заключалась; он силился проникнуть в сердце своего господина, однако неповоротливые мысли заточенного в убогое тело несовершенного разума не желали облачаться в слова или образы, ограничиваясь лишь смутными предчувствиями и неясными ощущениями.

========== X ==========

До заката оставалось еще добрых три часа, когда Фролло уже торопливо подходил к домику, где накануне познал счастье столь полное, что не согласился бы обменять его даже на рецепт философского камня. Странно, но наука, которую одну прежде считал он достойной своего внимания в скоротечной земной жизни, теперь представлялась ему никчемной в сравнении с чувственным опытом: все книги мира не могли отныне заменить ему живого тепла, а из знаний, к которым он стремился, значение имело только одно – потребность снова познать эту женщину.

По мере приближения к цели архидьяконом овладевало беспокойство, быстро перешедшее в панику: он не найдет ее там, где оставил. Вчера маленькая плясунья явственно обозначила свои намерения, попытавшись сбежать до того, как все случилось, и вряд ли одна ночь что-то изменила. О, проклятье, зачем он только не запер дверь на ключ?! Впрочем, это не остановило бы маленькую ведьму… Нужно было остаться с ней, не отлучаться ни на миг до самого рассвета!.. Но поздно: она, без сомнения, ушла, и теперь ни угрозы, ни мольбы не в силах вернуть ее…

Одолеваемый этими горькими сомнениями, священник влетел в дом – никого. Огонек безумия заплясал в его глазах; торопливо поднялся он по лестнице, распахнул дверь спальни, едва не сорвав последнюю с петель – и застыл на пороге, точно каменный истукан.

Эсмеральда обернулась, потревоженная этим шумом, и в упор уставилась на Клода. Скорее почувствовав, чем оценив его состояние, она непроизвольно вздрогнула; глаза широко распахнулись, так что мужчине на секунду показалось, еще миг – и он утонет в них, захлебнется от восторга в этой лучистой черноте, приняв самую прекрасную в мире смерть. Судорожно вздохнув, он вцепился в косяк, не в силах сразу успокоить сердце после пережитого во власти дурных предчувствий кошмара.

Цыганка же, в свою очередь, и не помышляла о побеге: к чему?.. Предстоящая ночь не пугала ее: терять больше было нечего, да и монах, как мудро заметил Пьер, вовсе не оказался таким уж невыносимым – в чем-то он был даже забавен. К тому же, глупо было бы сдержать слово лишь наполовину: напрасно лишиться невинности, но так и не успокоить собственную совесть. Кроме того, плясунья опасалась, как бы священник не возобновил свои домогательства и уловки, вздумай она покинуть его раньше назначенного срока, терпеть до которого оставалось всего одну ночь.

- Мне стало скучно, и я попросила у вашей служанки швейные принадлежности, поскольку у меня даже нет рубашки под платьем, - действительно, до того, как мужчина ворвался в комнату, девушка занималась рукоделием, склонившись над тонкой льняной материей.

Не ответив ни словом, ни жестом, ибо вряд ли ее речь вообще достигла помрачившегося на минуту разума, Клод быстрым шагом подошел к замершей цыганке и впился в ее губы жадным, иссушающим, отчаянным поцелуем. Напряжение, наконец, начало отпускать, уступив место слепому обожанию и очередному приступу болезненного желания.

- Ты здесь!.. – в исступлении шептал Фролло, привлекая к себе не ожидавшую сразу такого напора Эсмеральду. – Любовь моя… Мое искушение… Красавица!.. Ты здесь, со мной…