Чада, домочадцы и исчадия

Бух! — уже привычно стукнул копытами Булат-экспресс, без остановок, пересадок и таможенного досмотра доставивший меня из мира в мир.

Ничего так доставил, комфортненько. А отсутствие обедов и улыбчивых бортпроводников вполне компенсируется скоростью и экологичностью: этот вид транспорта работает на овсе, магии и собственной придури, не становитесь на пути — зашибет.

В голове щебетали птички, по-видимому, от радости. У меня еще и в глазах потемнело от нее же, и слабость навалилась такая, что я сама навалилась на конскую шею, и вообще, непонятно, каким чудом не сверзилась на землю.

Я замерла в седле, пережидая приступ слабости. Нет, ну вот что за беда? Когда меня от силы отрезало, у меня таких проблем не было! А вот когда она обратно хлынула, развезло так, что появись здесь сейчас какая-нибудь условная Василиса — могла бы брать Премудрую тепленькой.

Булат стоял, как вкопанный, тревожно фыркая, я цеплялась за него клещем и таращила глаза, пытаясь что-то рассмотреть сквозь застившую их пелену, а от ворот Премудрого урочища к нам уже бежали.

С конской спины меня сняли осторожно, бережно. И снявшего я узнала мгновенно — по прикосновению, по запаху, по ритму дыхания. По надежности и чувству защищенности, что испытываю только рядом с ним. А потом меня прижали к себе и стиснули в объятиях, уже вовсе не так деликатно:

— Здравствуй, Еленушка.

И тепло его голоса затопило меня, помогло проясниться мыслям и справиться с собственной силой.

— Здравствуй, Илья.

Я прижалась щекой к его груди, и счастливо зажмурилась.

И замерла.

Я могла бы стоять так вечно!

Ну, или пока слабость с дурнотой не пройдут.

Во двор меня внесли, как невесту, на руках. А во дворе… А во дворе я увидела такое, что с меня мигом слетели и слабость, и дурнота, и томное настроение, и я ошпаренной кошкой слетела с богатырских рук.

— Иван! ИВАН! — я рявкнула так, что на частоколе задребезжали черепа. — Что здесь делает это?!

“Это” продолжало сидеть на крыльце, как ни в чем не бывало.

— Стоило мне на пару седьмиц уехать, как ты уже погани всякой в дом натащил!

Иван, выскочивший на мой голос, нервно облизнул губы:

— Так ведь… так ведь его муж твой пустил, Премудрая!

— Илья?.. Ах, ну, если Илья — то тогда гости, гости, Алешенька! Брату моего мужа я всегда рада!

Я ласково улыбнулась дорогому гостю, для закрепления эффекта, и, довольная тем, как его перекосило, прошла в дом. На всякий случай, прихватив Илью за руку. Нет, ну, а вдруг, потеряется? Что я тогда делать буду?

Вошла — и от всей души, искренне и без всякого притворства поклонилась избе и ее хранителю.

— Поздорову тебе, Гостемил Искрыч!

— Явилась? Ты, матушка, к нам надолго, али так, погостевать чуток?

А?.. А… А! А вот и ответ, почему домовой не вышел меня встречать вместе с Ильей и Иваном.

— Насовсем я, Гостемил Искрыч. Я вернулась.

— Насовсем, значит, — кивнул он. — Ну, стал быть, с возвращеньицем.

И исчез с сердитым хлопком.

Крепко же он обиделся.

Черный кот, крутившийся неподалеку весь наш разговор с домовым, ко мне так и не подошел: сверкнул на меня зелеными глазами, презрительно сощурился, вспрыгнул к распахнутому оконцу — и был таков.

М-да. Не такой встречи я ожидала, но, если уж на то пошло, то будем честны: я бы на их месте тоже обиделась.

Ничего, помиримся!

Во дворе раздалось громкое ржание Булата. Не то чтобы злое, но ехидное — донельзя. Крепко выругался Иван, хохотнул Алеша — и сразу затем тоже разразился бранью.

Илья у меня за спиной вздохнул:

— Пойду я, Еленушка. Булата обиходить надо: утомился, поди. Богатырскому коню, небось, такие прыжки нелегко даются. Да и, слышишь — озорничает. Ждать устал.

Муж легонько поцеловал меня лоб (как ребенка, честное слово!), и вышел.

А я, поднимаясь по лестнице наверх, незаметно гладила гладила пальцами перила, и чувствовала, как душу затапливает тихая радость: вернулась!

Наверху меня ждал сюрприз… Ну, то есть, не то чтобы сюрприз: здраво рассуждая, мне бы следовало ожидать, что здесь поселится Иван. Но здравость — здравостью, а мужских сапог посреди горницы я всё равно не ожидала!

Гостемил Искрыч, кажется, смутился. По крайней мере, забыл, что жутко обижен, проявился, и принялся спешно наводить порядок.

Потом замер. Обернулся ко мне, сжимая в руках Ивановы порты, рубаху и злосчастные сапоги:

— Матушка… Коли ты насовсем воротилась, так Ванюшку, выходит, вон?..

И столько предвкушения было в этом вопросе, что я поняла: соглашусь — и немедленно одежда моего и.о. окажется не то что за порогом, а сразу же за воротами.

— Погоди, Гостемил Искрыч. Дай мне сначала с ним словом перекинуться. Вещи его пока оставь, а ко мне самого Ивана позови.

Я ждала, что он всё комом бросит, но нет. Видно, домовому хватило позора, что хозяйка увидела, как он ее наказ служить новому Премудрому исполнял. Так что он сперва сложил на лавку порты, рубаху, сверху аккуратно пристроил сапоги, и исчез только после этого.