Чаепитие с призраками

Она похожа на призрак юной Кармин, только прошедшей через вечность усталости и страха. Лицо то же самое, но веки подведены, глаза умоляющие, плечи сгорбленные. По правде говоря, даже больше, чем на Кармин, она похожа на Нани. Увидев ее, Фелисите вспоминает бабушку, запертую в шкафу. Слишком легкий конец. Аделаида так много разрушила. Столько судеб растоптала из-за своего неуемного тщеславия.

Помню, я сказал Фелисите: «Аделаиде, наверное, тоже есть что вам рассказать. Историю, что скрыта под слоем ее пудры и шелком платья. Выпив достаточно чая, чтобы воскресить вековые воспоминания, она могла бы» Но Фелисите прервала меня: «Нет. Я не хочу никаких объяснений. Мне не нужны объяснения. Я не хочу искать ей оправданий».

Именно поэтому я ответил: «Я понимаю. Я не согласен, но понимаю».

Тишина, последовавшая за исповедью Кри, затягивается.

Эгония смотрит на свои руки в перчатках. Она получила ответ, которого не ожидала. А чего именно она ждала? Ведьма понятия не имеет. Кармин в ее воспоминаниях всегда представала в облике чудища из кошмаров. Которое подкрадывается к тебе сзади, а когда обернешься, увидишь красные глаза и острые зубы. И все же два или три раза, слушая пересказ сестры, Эгония чувствовала, как смягчается ее ведьминское сердце, которое она считала сухим, как валежник.

В соборе, отягощенном торжественностью и воспоминаниями о Кри, она полусердито ворчит:

– А я-то думала, что это у меня было дерьмовое детство.

Фелисите разражается сухим, неконтролируемым смехом. Она зажимает рот ладонью, но он вырывается – детский гогот, похожий на крик кукушки. Эхо от него поднимается к потолку вместе с хохотом Эгонии, и обе они звучат в темноте как мелодия расстроенного органа. Фелисите смеется, облокотившись о скамью впереди, слезы катятся по щекам, она ищет носовой платок в перевернутой сумке и заражает своим весельем даже голых персонажей, стоящих по пояс в адской лаве.

Только призрак Карин, немного обиженный, смотрит на алтарь, ожидая, когда сестры угомонятся, и болтает ножками, сидя на скамье.

Лампы теперь почти не нужны: смех Фелисите и его отголоски озаряют все вокруг. Она вздыхает, вытирая щеки. Воспользовавшись паузой, призрак произносит:

– Я хочу, чтобы ты помогла мне уйти.

На лице Фелисите все еще играет улыбка, но она уже не смеется. Этот голос. Она узнала бы его даже в толпе. Фелисите слышала его слишком много раз, чтобы не запомнить. Лежа на полу в коридоре, прижав телефон к животу, она целую ночь слушала этот голос.

Прерванная фраза исходила не от матери. Она принадлежала маленькой девочке с тяжелыми веками и неподвижными пальцами.

– А что ты хотела сказать мне, когда умирала?

– Тебе – ничего. Я разговаривала с Нани.

Крылатый почтальон на стене роняет свои золотые слитки. Челюсть скелета отпадает от черепа.

Фелисите просто сглатывает слюну. Затем медленно поворачивается к сестре, чтобы передать ей сообщение.

Эгонии хочется спрятаться под потертой скамьей. Ей не нужны эти последние слова. Они принадлежат Фелисите. Ведьма чувствует себя так, словно крадет их у сестры.

– Ты не обязана.

Нарисованные уста обитателей церкви тихо шевелятся; нищие и королевы шепчут друг другу вопросы. Возможно, проводница оставит этот призрак. Возможно, скоро у них появится новая соседка. А седая женщина, которая ничего не скажет, каждый вторник будет спускаться в колодец, как когда-то поднималась на гору, пытаясь разглядеть свою мать среди всех имен, под которыми она скрывалась.

Эгония не может не задавать себе тех же вопросов. Она не стала бы винить Фелисите за такой выбор. Если бы ведьма могла хранить в подвале частичку матери, приходить к ней по необходимости, то не рассталась бы с ней.

Однако Фелисите не колеблется. В конце концов, даже если последние несколько месяцев ее кое-чему научили, она все равно не любит разочаровывать людей.

А еще не позволит матери навечно остаться вынужденной тюремщицей ребенка. Красивой стеной, что скрывает готовые сломаться замки, частью целого, едва сдерживаемым криком. Разбитым чайником, женщиной-кинцуги со слишком большим количеством проходящих через нее трещин.

Фелисите собирается отпустить этого призрака и вернуться в мир красок. Мир тайных церквей, которые можно открыть, новых чаев, которые можно пить, бело-голубых воскресений. Кри исчезнет без бурь и разрушений. После невероятной по размаху жизни, полной молний и огня, Кармин и ее гости угаснут, как потухшее пламя.

К счастью, глаза Фелисите все еще влажны после недавнего приступа смеха.

Две девы спускаются со своих пьедесталов; в центре хора они переплетают пальцы. Когда Карин говорит, ее голос юн, а тон – как у очень старой женщины.

Это я

Карин

я, кто пронзал тебя молнией

бичевал ураганами

Карин, семилетняя девочка

на которую ты была так похожа

если бы Кармин, Кармен, Каридад и другие нашли

способ любить меня

они могли бы полюбить и тебя

но теперь уже слишком поздно

они почти настигли меня, это мой последний момент

я использую его, чтобы сказать тебе, пока они не убили меня:

не позволяй им запереть тебя.

Не позволяй

воспоминаниям о Кармин

запереть тебя на ключ.