Чаепитие с призраками

Не получив ни весточки, Кармин стала ждать праздника Всех Святых. Фелисите так и не вернулась.

Рождество Фелисите тоже пропустила. Она лишь отправила открытку, но сама не приехала.

Кармин ей не писала. Может, не хотела мешать дочери, может, надеялась, что та будет скучать. А может, потому, что молчание казалось лучшим оружием. Я не знаю. Пойдите и узнайте, что на самом деле происходило в переполненной голове Кармин.

Мон-Бего укрыл белый полог. Впервые перед овчарней не было ни снежных домиков, ни шутливых баталий.

Снег и надежды Кармин растаяли.

Вода в озерах поднялась вместе с гневом Агонии.

Сначала она волновалась. Не понимала, почему сестра не пришла на День мертвых. С Фелисите могло что-то случиться, что угодно. А мать даже не пыталась выяснить… Агония не умела писать, не могла путешествовать, поэтому ждала. Целые дни она проводила среди разрисованных черепов птиц и сухих деревьев, раскладывая бесконечные пасьянсы.

И вот однажды утром, на Рождество, Агония увидела в руках матери открытку. И все поняла. Фелисите не собиралась выполнять свое обещание.

Агония успела добраться до убежища, прежде чем взорвалась. Больше не стало ни раскрашенных черепов, ни тронов, ни игр. Все сгорело.

Агония покинула овчарню, а Кармин даже не заметила. Младшая дочь поселилась в заброшенной лачуге на краю деревни: источенные червями ступени, поросшая мхом черепица, нечему больше портиться – удобно. Примерно в это время она узнала свое настоящее имя – то, которое было записано в ратуше и которым к ней обращались жители деревни. Эгония.

Она стала Эгонией. Так было проще. Эгония не жила в саже, возвращаясь домой через дымоход. Ей не грозили вспышки материнского гнева. И она ничего не ждала от своей сестры. Эгония знала, что Фелисите в итоге оказалась такой же лгуньей, как и остальные.

– В том году я много раз проезжала мимо Бегума, – призналась мне Фелисите. – Практически каждую субботу. Когда мы с Марин собирали странночаи в долине Чудес, она видела, как я с раздражением озираюсь по сторонам. Чтобы поддразнить меня, наставница спрашивала, не боюсь ли я, что на меня прыгнет волк.

Во время наших поездок тем летом мне удалось расслабиться. В конце учебного года я уехала с ней, чтобы поохотиться за драгоценными чаями на далеких континентах, и вернулась в Бегума только в середине августа. У Марин оставались дела и на более отдаленных территориях, но туда она меня взять не могла.

А вот на Мон-Бего расслабиться было невозможно. Я не могла избавиться от ощущения, что уменьшаюсь с каждым шагом вверх по горе.

«Да, – в шутку отвечала я Марин, – я боюсь большого злого волка».

На самом деле боялась я матери и сестры. Сестры – потому что та опозорила бы меня перед Марин. Матери – потому что я не знала, как объяснить свое отсутствие так, чтобы она поняла.

Я целиком посвятила себя чаесловию, ночам, проведенным за сбором и настаиванием листьев, ароматным книгам в библиотеке, дружбе с Марин, пока она знакомила меня с секретами своей науки. Я стала подмастерьем чаеслова и проводницей призраков; дочь пастуха погрузилась в глубокий сон. И эту Фелисите – с ее плечами, согбенными под тяжестью чужого горя, с ее одеждой, пропахшей козлятиной, и глазами, в которых плескался стыд, – я боялась разбудить.

В мраморном дворце

Когда три десятилетия спустя Фелисите пересекает парковку и входит в мраморный дворец, она похожа на стрелу с алым наконечником, только что вынутую из звериного брюха.

– Вашу читательскую карточку.

Здравствуй, Патрик. Как поживаешь, Патрик? Рада снова видеть тебя, Патрик.

Другие место и прическа, но не голос. Помощник Марин, сменивший усы по моде 1950-х на стрижку маллет, носит свое презрение так же, как другие носят на пальцах фамильные кольца.

Он с подозрением рассматривает кусок картона, переданный ему Фелисите, настолько внимательно, насколько позволяет огромный шерстяной шарф, накинутый на плечи. В конце концов Патрик соизволяет вернуть ей билет, а затем, держа в одной руке кружку с остывающим водянистым кофе, свободной кладет на стойку ключ.

– Шкафчик номер двенадцать.

Он прав: она могла бы спрятать в сумочке свидетельство о рождении. Или раскрасить фломастером карту XII века. Просто так. Потому что Фелисите обожает уничтожать архивы. Это хорошо известно. Тем не менее она оставляет свои вещи в шкафчике и говорит:

– Вам, должно быть, нужен перерыв после такой тяжелой работы, но не могли бы вы сообщить Марин, что я здесь, если это не слишком выходит за рамки ваших полномочий?

Патрик вздыхает так, словно она просит его спустить со стеллажей двенадцать коробок с архивами. Под дождем. Без рук.

Он поднимает трубку – и кажется, будто та весит тонну.

– Да, Маринуш, это Пат. К тебе пришли. Не знаю. В холле. Хорошо. Отлично, так и сделаем, спасибо, Маринуш. Люблю тебя. Она сейчас придет, прошу вас подождать в читальном зале, здесь не хватит места для двоих.

Патрик и Агония входят в число тех немногих, кто умудряется вывести Фелисите из себя менее чем за пять секунд.