Чаепитие с призраками

Марин очень гордится своей чайной хижиной посреди архивов. Теодору это, конечно, не нравится: пар может испортить документы. У Фелисите есть графиня, у ее наставницы – Теодор. Благодаря странночаю, который им постоянно подают, эти двое – самые бодрые призраки во всей Франции.

Бывший управляющий заведения проходит через ряд ящиков. У Марин есть к нему вопрос, который она передает Фелисите, а та, в свою очередь, задает его призраку.

– Она определенно считает меня своим помощником. По правде говоря, я не против. По крайней мере, чувствую себя полезным. А что насчет вас? Могу я чем-нибудь помочь вам, пока просматриваю газеты?

Фелисите достает записную книжку и объясняет: два имени, место могилы, дата смерти.

– А что вам нужно?

– Все, что вы можете о них узнать.

Призрак поднимает свои крошечные очки, кивает и исчезает за стеллажом.

Пуэр, который заваривает Марин, не имеет какого-то особого эффекта. Он просто творит то же чудо, что и все чаи, поданные и выпитые с момента первого чаепития императора Шэнь Нуна: пока Фелисите слушает, как шипит чайник, смотрит, как Марин промывает листья и вода капает на рельеф стола, пока она вдыхает пары из своей чашки и чувствует, как керамика греет ей руки, буря последних нескольких дней стихает, отступает и уходит прочь, за пределы хижины.

Она пробует напиток и бормочет:

– Ладно. Ничего землистого.

Марин торжествующе улыбается, затем снова опускается в кресло, становясь более серьезной.

– Ты морщишься, будто чаем обожглась. Не пытайся увиливать, через пять минут тебе все равно придется признать, что я права. Валяй, выкладывай. Я слушаю.

И поскольку Фелисите знает, как внимательно Марин ее слушает, она позволяет себе открыться. Рассказать о жестокой и глупой смерти матери во время телефонного разговора; о воссоединении со своей близняшкой, потому что да, она никогда не говорила об этом, но это правда: у нее есть сестра, которую Фелисите считала сгинувшей тридцать лет назад, особенная девочка, которая, мягко говоря, не ладила с матерью и на которую страшно смотреть, хотя в детстве она была такой хорошенькой; и Фелисите не понимает, как кто-то может превратиться из куколки в сказочную ведьму, но не решается спросить, потому что Агония очень, очень обидчива, у нее бывают такие приступы, которые могут разрушить весь дом, так что лучше ее не задевать.

– Но и это не самое худшее, потому что я узнала, что у моей матери, которая, как я думала, родилась где-то между войнами, ну, ее родители умерли, слушайте меня, в 1875 году – да, вы верно услышали, в 1875 году – и я не понимаю, как можно хранить такой огромный секрет в своей жизни и ни слова не сказать об этом собственной дочери.

Марин ставит чашку на чайный столик и берет подругу за руку.

– Сожалею, Кле.

Фелисите хмурится, и наставница уточняет:

– По поводу твоей мамы.

– А.

Фелисите ожидала удивления. Возможно, гнева из-за лжи. Вопросов о каждой из этих тайн – но не сострадания. От этого ей даже хочется рассердиться.

Марин снова берет чашку и делает глоток.

– Я никогда не рассказывала тебе о том дне, когда побрила голову.

Такое начало неожиданно успокаивает Фелисите. Вот уже тридцать лет она втайне изводится предположениями об этой загадочной татуировке, не решаясь спросить напрямую.

– Ты знаешь, что я отклонила восемь предложений о замужестве. Но было девятое, и его я приняла. Парень, которого я встретила на Шри-Ланке, был на редкость добрый, веселый, но не навязчивый, забавный и не такой глупый, как большинство мужчин. Он был вдовцом с шестилетней дочерью. Чтобы порадовать их, я мазала жасминовым и кокосовым маслами волосы, которые в то время носила длиной до бедер. Его дочь заплетала мне их перед сном. Мне так хотелось завоевать ее расположение. Я предпочитала не думать о том, что сладкие масла делают обоняние менее чувствительным, а листья – менее узнаваемыми. Однако я знала, что нельзя называть себя чаесловом и при этом пользоваться ароматами. Они угнетают обоняние и искажают чувства – и ты ничего не можешь различить.

«Пустяки, – думала я, – зато она называет меня мамой».

А потом девочка заболела.

Я отправилась на поиски нужных растений, чтобы сделать ей настойку. Избавлю тебя от подробностей: это я убила малышку. Не специально, но все же. Из-за масел в волосах я не смогла отличить белладонну от черемухи. Тот же цвет, тот же размер ягод, те же листья – все одинаковое, за исключением двух вещей: запаха и эффекта.

Когда я взяла в руки внезапно отяжелевшую детскую головку и увидела слюну, капающую с ее губ, я убежала. На следующий день на корабле, отплывающем на Мадагаскар, я побрила голову.

Прежняя Марин, самонадеянная, длинноволосая Марин, умерла в тот день. Навсегда.