Чаепитие с призраками

Я говорю тебе это, чтобы ты поняла. Мы меняемся на протяжении жизни, Кле. Некоторые люди назовут это лицемерием, попыткой нацепить другую маску. Я же говорю, что мы меняем кожу, плоть, скелет и кровь. И не ради лжи, а во имя преображения. Мы забываем женщин, которые раньше населяли наши тела, предпочитая им новых. Более мудрых. Или более сильных, или более осторожных, в зависимости от участи тех, кто был раньше.

До встречи с тобой я успела побывать многими женщинами и, возможно, стану еще многими. Взгляни на себя со стороны и скажи честно, что не сводила счеты с дочерью пастуха, которую я встретила тридцать лет назад.

Чашка в руках Фелисите остыла. Чайник больше не дымится.

Но Марин не знает, что бывшие обитатели тела Кармин все еще там. Все они.

Между двумя коробками с архивами появляется лицо Теодора.

– Я нашел ваше досье, мадемуазель. Весьма удивительно. Откуда вы знаете этих людей?

– Какой раздел, какой стеллаж? – спрашивает Фелисите, вскакивая на ноги.

– Минуточку, ведь я сказал: ваше досье, а надо было сказать: ваши досье. Они разбросаны по нескольким проходам. Вы не поверите, это очень смешно. Ничего страннее в жизни не видел…

– Ради бога, Теодор, ближе к делу!

Немного обидевшись, призрак скрещивает руки:

– Эта Аделаида, которую вы попросили меня найти… Между ее рождением и смертью прошло более трех столетий.

Память под замком

И вот они лежат здесь, под светом зеленых ламп в читальном зале. По странице на каждое радостное событие и по дюжине на каждое трагическое. Свидетельства о рождении и смерти, акты о браке, сведения о смене адресов. Вот и все, что останется после вас. Можно всю жизнь чураться бумажной волокиты, но это единственный след, который сохраняется от нашей земной жизни.

Самые ранние документы насчитывают уже четыре столетия. Тысяча пятьсот какие-то годы. Начиная с рассыпающихся в руках страниц, испещренных витиеватым почерком и содержащих непривычные сокращения, и вплоть до книжечек конца XIX века повторяется одно и то же имя: Аделаида, кормилица-пророчица Прованса.

Написание разнится, но остальное сходится. Ее рождение в деревушке Рокабьера, которая станет потом Рокбийер. Пятый брак, в Ницце, в возрасте двухсот семидесяти лет с Закарио Саморой – испанским мажордомом двадцати девяти лет от роду. Их совместная смерть в их доме в Ницце тридцать пять лет спустя – причина не указана. Два десятка отметок о детях в записной книжке Аделаиды вплоть до последнего в 1850 году: рождения Кармин в Ницце.

Предыдущая страница отсутствует. Осталась только бахрома, как от ярлыка на одежде, который попытались выдрать из шва. Этот листок не пропал. Известно, где он прячется: под замком, в коробке с комбинацией цифр и букв, похожих на математическое уравнение, в закрытом отделе. Чтобы туда попасть, нужно разрешение кого-то очень высокопоставленного, очень важного, кто не стал бы беспокоиться из-за подобной ерунды, тем более ради архивариусов, которым торопиться точно некуда, поскольку их бумаги касаются мертвых людей и исчезнувших городов.

С другой стороны, кроме последней страницы дневника, где указан день ее рождения, ни в одном архиве нет больше никаких упоминаний о Кармин. Теодор настроен категорично. Если она и родилась в Ницце в 1850 году, то не совершила тут ничего такого, что заслуживало бы упоминания.

Поскорее уехать

– Понимаешь, что это значит?

Шпили Ниццы начинают розоветь, небо превращается из платинового в золотое; автомобилисты, щурясь, опускают солнцезащитные козырьки. В этот момент фасад дворца Каис-де-Пьерла на несколько мгновений словно вновь обретает свой первоначальный вид.

Наверху, за окнами последнего этажа, на кухне ведьма сидит на обернутом в пластик стуле.

Фелисите не показала ей добытые документы – а то вдруг их постигнет участь дневника. Но содержание пересказала. Дважды.

– То есть маме на день нашего рождения…

– Ей было девяносто два, да, да, я поняла уже. И что?

Фелисите откладывает нож для овощей, спокойно берет пылесос, прислоненный к столешнице, и направляет трубку в воздух, пока та не проглотит всех бабочек сестры.

Затем выключает его и ставит на место. Прежде чем ответить, Фелисите заправляет за уши свои гранатовые волосы с отросшими серебряными корнями – она не красила их с тех пор, как приехала Агония.

– А то, что за эти девять десятилетий мама могла жить и ездить по всему миру. Где угодно. Ее призрак может быть где угодно.

Фелисите снова принимается резать помидоры, тук-тук-тук, орудуя ножом резче, чем нужно. Рубит базилик. Тук-тук-тук. Рубит стручковую фасоль. Тук-тук.

Эгония, сидя за ее спиной, наблюдает, как старшая готовит суп писту. Фелисите постоянно кормит ее всевозможными вкусностями. Ну наверное. К тому времени, как суп попадает Эгонии в рот, он успевает прогоркнуть. А вот мать бросала младшей только кожуру и черствые гренки. Впрочем, Эгония ее понимала. Глупо переводить еду впустую. Да и разницы никакой.